понимают этого. Вот мне еще вчера сказали: королевой бала должна быть Катя Вьюнкова, дочка спонсора, большого питерского бандюка... А мне насрать на бандюка. Королевой бала будешь ты. Во-первых, ты самая красивая, да и самая тонкая, нежная, самая... самая-самая среди всего этого намазюканного обезьянника. Во-вторых... во-вторых, ты моя личная королева, и я хочу увидеть тебя с Золотой Короной на макушке. Ни в какой гламур я не пущу тебя, пусть подавятся. Пусть бандюки своих Кать туда толкают — туда им и дорога. Но королевой должна быть ты!
Голый Дима говорил от души, и в нем не было ничего общего с лощеным насмешником на балу:
— ... Жюри ты понравилась, и они сделают, как я скажу. Им сказали делать, как я скажу. Ха!... Адель, неженка моя, как ласково назвать тебя? Адочка? Я не знаю, но очень хочу... Что? Что такое? Что случилось?
Катька дрожала. Ей было холодно, и в ней набухала муть, беспричинная, как дождь, зарядивший снова.
Дима обнял ее, и Катька вдруг разревелась. Она не знала, чего она плачет, но все ее тело, обожженное сексом, ныло и горело, и ей вдруг захотелось спрятаться под скамейку. Разум куда-то делся, и остались только слезы, бесконечные, как дождь.
— ... Ну чего ты? Аделька, зайка, не плачь, не плачь, я ведь... ведь...
Вдруг сквозь пелену дождя послышался бой думских курантов.
Он гудел в серой пелене, как в колоколе или в пещере — глухо и со всех сторон сразу, хоть и не громко. Катька вздрогнула и прислушалась. Пять... шесть... семь... восемь... девять... десять... одиннадцать... Господи!
— Уже двенадцать, — сказала она. Голос не слушался ее. — Мне надо идти. — Куда? Почему? — Надо. — В сознании ее возник срач, неубранный ею дома, и перекошенное лицо Дуси, тыкающей пальцем в немытые тарелки. Ум уцепился за этот повод, и Катьке казалось, что у нее нет другого выхода. — Метро закроется... я не доеду. Пусти! Пусти, Хозя... Дима! — крикнула она, и оторопевший Дима отпустил ее.
Голая Катька вскочила и стала лихорадочно натягивать платье, облепившее ее ледяным коконом. Это было адски ...трудно и противно, и Катька ныла от холода, запутавшись в липкой ткани... — Помоги!..
Дима встал и с трудом натянул на нее платье, из которого выпал на землю вконец размокший Блок. Дима нагнулся, но Катька опередила его и подобрала книжку, слипшуюся в лепешку. — Туфли... где туфли?
Она обулась, подалась вперед, осеклась, посмотрела на Диму...
— Подожди. Не надо! — попросил Дима, но Катьку дернул какой-то бес — и она сказала: — Надо. Прощай, Хозя! Прощай, Дима!
Ее душили слезы, но бес велел ей доиграть сцену до конца, и она ринулась прочь.
— Подожди! Адель! Адель!!!... — Голый и мокрый Дима схватил ее было за руку, но Катька вырвалась, оставив в его руке липкий ошметок Блока, и исчезла в серой пелене.