Истории нашего двора. Как мы становились взрослыми. Часть 3

она говорит:

— Так я тебя и представляю.

Я подскочил, как ужаленный. В голове все перемешалось. Как? Неужели? Она хочет, чтобы мы с ней в одной кровати...

Сижу рядом с ней, поворачиваю ее к себе, чуть наклоняюсь вперед, смотрю в глаза и спрашиваю: «Прикалываешься, да?»

А она глаз не отводит и отвечает: «Нет».

Я обнимаю ее одной рукой и начинаю целовать. Мы целуемся крепко, долго не отрываемся друг от друга. Но так сидеть неудобно.

Она приподнимается со скамейки и садится мне на колени боком. Обнимает меня за шею двумя руками и целует. Я обхватываю ее руками и сильно прижимаю к себе. Она подается всем телом. Наши губы раздавлены, они режутся о зубы. Мне кажется, что я уже чувствую привкус крови во рту.

Отрываемся друг от друга, чтобы вдохнуть воздух.

— Я тоже о тебе думаю.

— Правда?

— Конечно.

Левой рукой обнимаю ее за спину, а правую ложу ей на грудь.

Настя не противится. Наоборот, сама начинает меня целовать. Но на этот раз мягко так, нежно. Охватывает мои губы своими, посасывает немножко. Отпускает — и снова охватывает. Ее губы мягкие и мокрые. Я чувствую ее дыхание, буквально вдыхаю воздух, который она выдыхает ртом.

Не забываю о ее груди, сначала мну ее через ткань маечки, потом догадываюсь просунуть под нее руку. Перевожу руку под майкой с одной груди на другую. Трогаю сосочки, чувствую, как они набухают у меня под пальцами.

Опускаю обе руки, беру края майки и начинаю тянуть вверх. Настя помогает мне, но когда обе груди оказываются на свежем воздухе, оставляет свернутую майку над грудями, не позволяя стащить одежду полностью.

А я и не возражаю, мне достаточно того, что есть. Я вижу обе ее груди, могу трогать их руками. А почему только руками? — проноситься в голове. Я наклоняюсь, и нежно целую один сосочек. Другой же тереблю пальчиками. Настя прогибается в спине, я заглатываю сосок полностью, начинаю сосать его и ласкать языком.

Так продолжается какое-то время. Вдруг Настя, словно опомнившись, отрывает меня от своей груди и опускает майку вниз, со словами: «Не надо, вдруг кто-нибудь увидит». И снова садится рядом, корпус повернут ко мне.

Я не хочу, чтобы ей было дискомфортно и не противлюсь ее действиям. Вместо этого беру ее лицо в две свои ладони, мягко целую в губы, немного отстраняюсь и, глядя ей в глаза, спрашиваю: «А когда же мы сможем продолжить?»

Она разворачивается ко мне боком. Спина ровная, руки на сомкнутых коленях. Голова немного опущена. Покусывает сама себе нижнюю губу. Нервничает.

Пауза. Мы молчим. Я ее не тороплю.

Не поворачиваясь, спрашивает:

— А ты хочешь продолжить?

Я снова обнимаю ее за плечи и прижимаю к себе: «А то ты не видишь...»

Она молчала и я молчал. Мы сидели и слушали звуки ночного лета — стрекотание сверчков, тихий шелест листвы. Как много есть людей, с которыми можно говорить о чем угодно, и как мало, с которыми можно так просто помолчать. Просто сидеть рядом, чувствуя тепло