нечестно. Яна слушала, чувствуя, как от обиды перехватывает дыхание, а от стыда краснеет лицо.
«Мужской разговор» зашёл слишком далеко, сначала утратив хоть сколько-нибудь устойчивое содержание, а затем и всякую связь с изначальным понятием. Это случилось ещё в начале зимы, почти год назад. Вдвоём они тогда ездили в охотничий домик — довольно классическое времяпровождение в формате «отец-сын», в наше время стремительно исчезающее, — и Игорь шутки ради предложил Данилу пролистать фотки на цифровой камере, да глянуть скомканные нарезки видеофайлов.
События тех дней Данил запомнил необычайно ярко. Свою реакцию он вспоминает как «недоумённо-обалдевшую». Личные, очень личные материалы повергли в глубокий ступор. С отцом Данил всегда был на дружеской ноте, пару раз они даже распили вместе по бутылке пива, но сорвать покров с постельной жизни родителей — — это бесконечно-бесконечно грубый перебор.
Данил отпрянул от камеры, едва понял, кто там заснят. «Паап! — завопил он в ужасе. — Что за херня!» Но тот лишь скорчил непонимающую физиономию. Языки костра съедали поваленную сосну, распиленную на части, и его лицо озарялось яркими всполохами.
Они пробыли в лесу три дня, и эта тема — условно «мужская» — так до конца и не рассосалась. Более того, Игорь уговорил Данила проявить «чисто исследовательский» интерес («ведь молодым людям интересны такие вещи, правда?») и отсмотреть всё как следует.
Данил долго отнекивался, но глядя на папу, на его несерьёзное, наплевательское отношение, утратил бдительность. Папино отношение оказалось на редкость заразительным. Многие эпитеты, от которых у Данила краснели уши, были прилеплены к маминой персоне насмешливыми ярлычками. Игорь вовсе не хотел смутить или вызывать у Данила отвращение. Он всего навсего дурачился, найдя своей харизме удачное, как ему показалось, применение.