Телепорт. Часть 4: Единолюбцы

словами, смыла с моих век тушь, с моих пухленьких губ помаду, приговаривая при этом: «Это же блядский макияж, он делает тебя похожей на проститутку!». Знаешь, Димочка, как мне обидно. Я ведь даже не поцеловала тебя ни разу, а она меня по губам безвинно. А ещё, родненький, она увидала моё эротичное белье красно-черного цвета с кружавчиками по краям. Бюстик такой плотно поддерживающий мои груди, с прозрачными вставочками, чтобы были видны мои молочно-шоколадные соски, сорвала разорвав пуговку. Трусики, не совсем закрывающие мой небритый лобок, её вообще взбесили. Как обидно, как обидно. Ты ведь даже и не узрел ни разу эту красоту, а она опять назвала меня... Ой не буду повторять, мне стыдно за неё. Что делать, Димочка?

— Я вот сейчас свой ремень расстегну... Погоди-ка... , та-а-ак. Приду к вам и сам так рассеку её попу. Век не захочет истязать мою крохотуличку. Ой, без ремня штаны падают. Тогда так. Вот у меня дубинка есть. Щас я её расчехлю... Ага, есть. Как ты считаешь, дубиной это не слишком?

— Вот дубина это самый раз. Приходи сейчас же. Первым делом настучи ей по губам. Прям так смачно, с разворота, ка-а-ак въедь по этим говорящим матерные слова губищам. Потом по рукам, по рукам её, чтобы знала, как рвать моё, ни разу не показанное тебе, любимый, сексуальное белье... Ты, знаешь, Димочка? Она ещё соски мне поранила своими коготками, когда рвала бюстик. Они сейчас так ноют, так просятся на поцелуй твоими устами. Ох, как ужасно они ноют, приди, Димочка, лизни хоть разок.

— Ого, как они раскраснелись, как напряглись от тоски по мне! Мм-м-м, мои янтари, какие вы горячие, какие окровавленные. Мои холмы, упругие, какие вы нежные! А как между вами сладко пахнет. Век бы лежал в этой ложбине, вдыхал аромат своей четырнадцатилетней возлюбленной и облизывал соски.

— А что с неё сделать за то, что она, правда нечаянно, попала ремнем по губам моей писи? Я не вижу, но, по-моему, она поранила меня до крови. Кровь бежит не останавливаясь, заливает меня между бедрами. Ах! Дим, а вдруг она целочку мою порвала? Вот берегла, берегла себя для тебя, думала до восемнадцати лет сохраню бутон, отдам его тебе в нашу брачную ночь, а она одним росчерком ремня скосила розу.

— Раздвинь ножки, любимая, я посмотрю, что там у тебя кровоточит... Не печалься, родная, бутон твой на месте. Это писечка твоя плачет по моему древу. А слёз то сколько. Давай я повылизываю твою кисочку. О-о-о, да ты трепещешь, моя ладушка. Тебе нравятся мои ласки, сразу забыла о огне на ягодичках.

— Да, Дима, да! Ой... , целуй меня там... , целуй эти мои нежные губки... , поласкай их пальчиками, язычком.

— Любимая я не справляюсь с потоком. Можно я дубиной перекрою плотину?

— Нет, Димочка, ты ею можешь порвать перегородочку, отделяющую меня четырнадцатилетнюю от меня двадцатисемилетней.

— Но что