должно быть шоссе, где ходят автобусы, такси, где есть люди, а не эти двое — насильник и его друг, наверное, такой же зверь.
— Идиот, — шепчу, — ты же раньше ей фамилию называл! Заявит!
В мутных глазках Борисыча мелькает беспокойство.
— Бля, точно ведь! Назвал!
— Догони, поунижайся — учу я бестолкового, — пусть она почувствует, что хоть так тебе отомстила — презрением! Попроси о встрече! Пусть почувствует, что ты унижен, жалок. Ты, а не она! Тогда, может, пронесет!
— Точно!
Поунижаться Борисычу раз плюнуть. На это он не обращает никакого внимания. Это никак не затронет его эмоциональную сферу. Раз надо — значит надо. Он бежит следом за несчастной Ритой. Я иду не спеша. Встречаю их уже на дороге. Рита молча, с горестной торопливостью, ловит такси или частника, все равно, лишь бы уехать, не видеть, может, постараться забыть...
— Ну, мы еще встретимся? — Борисыч пытается выглядеть жалким и надо сказать, это ему прекрасно удается.
Женщина молчит. Не смотрит на него. Кидается, чуть ли не под колеса. Скорее! Уехать! Горе, осознание придет потом, дома. Потом можно будет сколько угодно плакать в подушку. Потом, потом. Уехать. Скорее.
— Рита... Ну... как? Встретимся?
Полнейшее игнорирование. Что же никто не останавливается? Вот, кажется, тормозит... Женщина подбегает к машине. Красные жигули, шестерка. Что-то торопливо говорит, садится, даже не взглянув на своего мучителя. Машина трогается и увозит женщину в ночь. «М-да... Ты — колун! Кто за язык тянул?! Назвал фамилию... С таким настроением, она может и заявить!» Борисыч подавлено молчит. Затем, покряхтев и бессмысленно потоптавшись, жалобно говорит:
— Может, пронесет?
— Может, и пронесет... Она, в первую очередь, себя будет винить — зачем пошла с незнакомыми мужиками? Зачем не слиняла вовремя, как подруга? Молись, чтобы у нее сработал комплекс самобичевания.
— Да уж, помолюсь...
И мы, сутулясь, шагаем на остановку. Поздно, конечно, но, может, еще пойдет последний троллейбус? Последний, случайный... Нравились мне песни Окуджавы...