Святые

1.

... К 1985 году, я был уже — мама не горюй! Мне сам черт был — не брат. Я был сержантом-снайпером, и одновременно, командиром мобильной группы (от 8-ми до 12-ти человек); я числился в четвертой роте, второго парашютно-десантного полка (4 CIE, 2e REP, потом в CRAP)... Меня просто так было — не окрутить!

И, вот...

Вот, присылают к нам в лагерь нового капеллана. Старый, куда делся — не знаю, да и не запомнил я его совсем: толстоватая крыса какая-то...

Итальяшка, все говорят, в звании капитана. Но. Говорят, как-то — уважительно. Это должно было меня заинтересовать: я много читал о разных религиях (особенно — об исламе, поскольку, уже тогда считал его религией от Дьявола); но, почему-то не заинтересовало. Надо сказать, что был я (по советскому обычаю), некрещеным и махровым атеистом.

И тут, иду я себе из отхожего места, и встречаю на тропинке Иисуса Христа! В мундире без знаков различия (запрещено носить было; только на планке пуговиц — маленькая такая липучка: снять — полсекунды), и стрижен прилично короче, чем канонический образ, но не нАлысо, далеко. Борода — присутствовала.

Он мне говорит: «Вечер добрый, брат мой!», и пошел, прямиком туда, откуда я только что вышел.

Я прибежал к себе в палатку, и с оловянными газами спрашиваю: «Кто?!». Мои ребята смеются: «И тебя зацепил новый капеллан?!».

Как-то само собой получилось, что стали мы с ним — беседовать. Не помню, даже, как — познакомились. Обо всем — беседовать. О мире, о звездах, о войне... О религиях разных, о церкви и о Боге (надеюсь, Вы не считаете, что Бог и церковь — одно и то же?). Его очень заинтересовала моя трактовка ислама (ислам — основная религия в Чаде, по-моему); он даже писал куда-то в свою канцелярию о такой нетрадиционной точке зрения — у меня есть вполне убедительные доводы для этого.

Но... Бог и Церковь — не одно и то же... Всуе.

... Он был святым человеком! Ну, что о нем сказать? Я об этом вообще не скажу ни слова, потому что его абсолютно ни с кем не сравнить, и мы еще не придумали ни одного слова, которое можно о нем сказать, если говорить не впустую. Восторженно. С улыбкой о невозможном. С сожалением о невозможном и утраченном. С грустью. С лицом человека, которого никогда не было, нет, и — не будет. Какой? Обыкновенный. И поздно говорить, сгорая. Но можно писать, каждый раз ставя в конце — прощай.

... Это было не только моим мнением (и не надо подозревать меня в скрытом гомосексуализме — артель «Напрасный труд»): мое мнение, пусть — не в счет. В моей палатке жили двадцать человек, повидавших уже ВСЕГО, и кто-то, при разговоре о нем сказал: «Святой!». Все замолчали, задумались, и подтвердили: «Да — святой». Сами — СОВСЕМ не святые люди...

Он все делал, не так, как другие. Вот, все, вроде тоже самое, а — не так. Этого — не объяснить.

Вот, он меня и крестил. Повесил на шею простой крест на цепочке (хороший крест оказался — тридцать лет ему сносу