Дети Вудстока. Часть 4

в субботу, и её еле успели отправить в медпалатку. Чарли и Ким умчались в воскресенье на мотоцикле — Чарли повёз рожать свою подругу в один из близлежащих городков. Разошлись и разъехались «хиппи выходного дня» — студенты и офисные клерки, которые любили на уик-ендах примерить к себе личину неформалов. Уехали «пять автобусов из Орегона», увозя орегонско-калифорнийских хиппи обратно на шею Кену Кизи. Заканчивалась музыкальная феерия — скромно, почти незаметно, несмотря на то, что на сцене блистал Хендрикс. Позади были три бесконечных дня, в которые вместилась чуть ли не вся жизнь, выступления, каждое из которых осталось ярким следом, пятном, даже шрамом. Позади была страшная субботняя гроза, после которой казалось, что фестиваля не будет — но он восстал Фениксом из пепла и снова заиграл всеми музыкальными красками. Стюарту запомнилось всё — каждая минута, каждый звук, каждое слово и нота — но особенно ему запомнилось полуторачасовое ночное выступление «Тhе Whо»...

...И была ночь с субботы на воскресенье — ночь тёмная, и мокрая, и грязная, уже унесшая с собой одну жизнь и извергавшая из себя кошмары войны, смерти и бессилия...

Над полем, беспомощно распластанным под небом и тяжестью тысяч человеческих тел, которых недавно омыла жуткая гроза, робко взмывали звуки музыки. Они были такие же грязные и рваные, как и люди, сидевшие на скользкой земле. Но людям было всё равно, что они там сидели, что засохшей грязью покрылись их тела, а волосы спутались на головах в непродираемые колтуны. И тем более всё равно было звукам.

Со сцены раздался дрожащий высокий голос Рода Долтри:

— Sее mе... Fееl mе... Тоuсh mе... Кill mе...

Каждый призыв сопровождался ударом по струнам и нежно шелестящей дробью барабанщика по тарелкам. Каждый раз певец переводил дух, словно ему не хватало воздуха, словно пронесшаяся днём гроза не освежила мир, а, наоборот, погрузила его в беспросветную тьму, из которой не было никакого выхода. Яркие прожекторы, ещё вчера ночью солнечно ослеплявшие выступавших музыкантов, в эту ночь словно потускнели от безысходности и неуверенности в себе и лишь подсвечивали сзади худощавые фигуры четверых наглецов, стоявших на мокрой сцене и игравших мольбу о свете.

Время от времени от гитары отлетали искорки. Гитарист иногда фальшивил, но на это никто не обращал внимания: всё перекрывалось настоящими, неподдельными эмоциями песни.

— Sее mе... Fееl mе... Тоuсh mе... Кill mе...

Робкая мольба перерастала в грозный призыв, молитва становилась криком. Хрупкий человек стоял напротив Вселенной и кричал ей в лицо. «Эй, Бог! Слышишь? Ты сам создал меня, по своему образу и подобию! Ты сделал из меня Творца — такого же, как и Ты Сам! Что ж ты, ё-моё, ревнуешь меня к самому себе? Вот же я — посмотри! Я не прячусь, не боюсь; я смело смотрю в твои чёрные, как Вселенная, глаза, и призываю тебя на равных: убей меня — и давай вместе создадим новый мир! Мир, где не будет грязи, не будет тьмы, не будет войны; мир, где будет лишь