Семья Мэнсфилд

заметил, как он трижды поцеловал мать, один раз совсем в губы, а она откинула голову, поглаживая его волосы. Я не мог крикнуть им, чтобы это прекратилось. Все так сошлось, что меня могли бы обозвать «несчастным». Притворившись, что ничего не заметил, я ушел. Час был поздний. Эми и Сильвия обе были уже в постели. Когда я выходил из комнаты, судорожно выпрямившись и на застывших ногах, я услышал причмокивание, но тут же обвинил себя, а не их в нечистых мыслях. «Миленький» сказала она ему, хотя меня всегда называла всего лишь «дорогой».

Прошел целый час, пока она наконец пришла в спальню. Когда она сбросила халатик, я заметил, что ее соски крепко застыли. Я хотел спросить ее, что она так долго делала внизу, но не смог собраться. Она уже было задернула полог, но вдруг обернулась на кровать, где я лежал, и спросила: «Я тебе такой не нравлюсь — ты меня такой не любишь?» Она приспустила свои панталоны. Ее нижние щеки были такие розовые, как будто за них хватались. Я бы мог поклясться, что на них остались отпечатки пальцев. Лампа горела. Ночью женщине между ног не глядят. Я не пошевелился и не ответил. Она быстро скинула панталоны, и я увидел на них посередине штанин мокрое пятно. Мне здесь так мокро... Засунь его туда внутрь, сказала она. Ее лицо раскраснелось от выпитого вина: красное вино всегда дает ей такую краску. Ричард поднялся из гостиной, где они только что сидели. Он прошел на цыпочках мимо нашей двери, как будто боялся любого шума. Не говори так, сказал я. Я не смотрел на нее. Такие вольности на словах встречались у нее часто. Тогда настала тишина...

Такая же предвестная тишина, какая бывает в темном и покинутом доме на болотах, когда выпадает первый снег, нарушая спокойствие. Так ты не желаешь... Ты не будешь засаживать твоего петуха ко мне в гнездо? спросила она, жестоко и обидно рассмеявшись. Если ты веришь своим грешным мыслям обо мне, то грешницей я и буду хотя бы для того, чтобы удовлетворить твои фантазии, Филипп. Вперед... Засади! Возьми меня под себя, и я расскажу тебе очень нехорошие вещи. На мне, кроме чулок, ничего. Тебе нравится гладить мои чулки, не правда ли? Ах, какой это был льстивый голос... и все же я не ответил. Это был голос греха, а не голос любви. Я почувствовал, как она склонилась над моей кроватью, и понял, что ее ноги расставлены. Я подался от нее. Ее рука тронула мое плечо, потом упала. Возможно, это был переломный момент. Я знал, что это так, но ничего не мог поделать. Тогда я пойду спать в другое место, услышал я. О, какое это было одиночество на этой широкой кровати, когда дверь открылась, закрылась, а она ушла!

Ее длинная ночная сорочка осталась на моей постели. Я слышал, как скользят ее ноги в чулках.