Слесаря — 1984

доносился все белее грозный шум — не разобрать было, те ли пение, то ли вой оглашали воздух, заставляя людей напряженно вглядываться во мглу...

— Что это за бред?! — я спросил это тихо, словно боясь нарушить общее напряжение; я спросил это так тихо, что...

Аркадий даже не расслышал меня. Взгляд его был устремлен вместе с тысячам других взглядов в одну точку.

— «Самовар...» — угадывал я по движениям губ. Признаюсь, мошонку мою подтянуло к животу, когда я различил прецессию медленно выплывающую из темноты. Люди в оранжевых фуфайках пели: зловещие, мутные слева, подчиненные прихотливой музыке эхом лязгали в окнах цехов — «Р-р-ре-во-лю-ци-я-я-я! Это бы-ы-ло в воскресе-е-е-нье...». Я не заметил сразу того, что скрывалась в толпе певцов. Там жилистые руки держали носился на которых покоилось исполинское тело, едва ли могущее принадлежать человеку. Не это был человек... Он показался мне страшен: все его конечности отсутствовали — и руки, и ноги были «отхвачены» под корень, над мешковатой тушей дыбилась седая косматая голова. Свет прожекторов ударил в нее — и я вздрогнул.

— Аркадий!... — рожа монстра казалось мне знакомой.

— Да, да... — Аркадий хрипло хохотнул: это Готлиб... Старик — помнишь, на проходной сидит? Сегодня будут жертвы... Это нас порадует!

Люди в фуфайках запалили дратву на черенках, вымоченную в кузбасслаке — факелы. Погасли прожектора и пре-цессия замерла.

— Бля-я-я!... — зарычал, заворочался человек на носилках и, казалось, вся страсть, похоть толпы отразилась в этом сдавленном выдохе.

Два электрика споро тянули к носилкам электрические кабели. Рядом с инвалидом располагался высокий сутулый человек в спецовке маляра.

— Кто это?

— Да сын его, Колюня... С лета устроился на работу. Ты гляди лучше, сейчас не до базара, — Аркадий весь был устремлен к странному действу, разыгрывающемуся на полигоне.

Инвалид кивнул. Маляр перекрестился и сдёрнул мешковину, стягивающую тело монстра. Словно жердь поднялась вслед за покровом — фаллос толщиной в руку достигал полуметра длины, на конце он был раздвоен! Инвалид не нагибаясь облизнул своё орудие. В свете факелов оно казалось было раскалено — кровавые головки змеиными языками высовывались из крайней плоти, корень был массивен и груб.

— Бл-я-я-а-а-а?!! — Пасть инвалида раскрылась, осязаемое зловоние наполнило воздух ноябрьской ночи. Долгий, как плач. призывный вопль ...вселял в нас дрожь.

То, что я видел дальше, оказалось выше моих сил. Владимир Иваныч и наш мастер — как только я их раньше не различил в толпе подвели под руки к носилкам извивающуюся девчонку — ту самую ПТУшницу, что мы заперли в подсобке.

«Для самовара» — пронеслось у меня в мозгу.

Зацепив ее ноги монтажными клочьями, рабочие крепко развели их в стороны. Мощные руки вскинули тонкое тело — и будто два кинжала вонзились в нее. Монстр глухо рычал... Двухголовый фаллос тяжелыми толчками пробивался во влагалище и анус девушки одновременно — оба её отверстия были уже окровавлены, когда инвалид прикрыл глаза. Электрик схватил кабели. Два электрода вонзились в морщинистые яйца и девушку, бездыханно распластавшуюся, насиженную на двуглавый сук подбросило. Она завизжала и толпа подхватила этот звук — понесла его надсадным гулом по