Лебяжье

пойти на такой риск, привела его в трепет. Он бы никогда не решился на нечто подобное, потому что был старше её на двенадцать лет и привык к офисному этикету. Он попробовал поднять руки, чтобы оттолкнуться от края стола, но в его теперешнем положении он был словно связан по рукам и ногам и только беспомощно сжимал и разжимал пальцы. У него не было никакой точки для опоры, чтобы выстроить защиту или спастись, и внезапно он понял, что его спасение зависит от самой Маши.

Это было такое острое чувство, что он вспотел. Между тем мгновения длились, а в его положении ничто не менялось. И хотя Маша находилась у него за спиной, он осознал, что ей ничего не стоит держать его в плену. В то время, как он прилагал все свои усилия, чтобы освободиться, она всего лишь нажимала ногой на колесо его стула. Это означало, что её руки были свободны для действий, и эта мысль его поразила. Маша могла бы сейчас расправиться с ним: например, ударить его одной рукой, схватить за волосы другой. И то, что она не пользовалась этим преимуществом, а давала ему понять это преимущество, оказывало на него невероятно сильное воздействие.

Прошло ещё несколько мгновений. Шутка затягивалась. Он всё ещё пытался мыслить старыми категориями, думал обратить происходящее в шутку, но неумолимо к нему подступало осознание, что для него начинается новая жизнь, что по-старому он никогда к этой девушке обращаться не будет, и судить её по офисному этикету не сможет.

Наконец, ещё через несколько мгновений его тело поняло власть. Он буквально пропитался пониманием, что Маша имеет власть над ним. И тотчас Маша отпустила его.

Конечно, он постарался рассмеяться, постарался привлечь Машу к своему веселью, но он не мог обмануть самого себя и сделать вид, что только что не произошло то, что произошло: его подчинение. И он понимал, что и Маша это понимает. Это волновало и возбуждало его.

Через пару дней после этого случая он с удивлением обнаружил, что ему очень хорошо находиться рядом с Машей. А затем, когда она стала разговаривать с ним, он стал чувствовать у себя эрекцию. Это его тоже удивило: получалось, что не он сам возбуждается Машей, а Маша определяет для него, когда он должен возбуждаться ею.

Все эти события настолько шли вразрез со всем тем, что он считал нормальным для себя и общества, что он попытался избавиться от Маши. Несколько раз он в разговоре с ней ловил её на противоречиях в её позиции и осуждал. Но ничего не получалось! Маша одним словом отбрасывала его — не посредством аргументов, а на основании его подчинённого положения перед ней. Он злился, не разговаривал с ней, но от этого пропадала та атмосфера, которой он уже успел надышаться, в которой ему было так хорошо. И он возвращался к общению, пытаясь разыграть это как обоюдное примирение, как компромисс, но в душе