После аборта

ужасом следила, как в нем нарастает холодная ярость. В каждом его вопросе с издевкой звучало: «И это, блядь, ты, которую я так боготворил?!»

Она и не заметила, что весь персонал уже ушел, кроме двух дежурных медсестер. Они тихо переговаривались в дальнем конце коридора.

— Простите, мне очень нужно в туалет. — В конце концов вынуждена была признаться Марина.

— Очень хорошо. Надо взять мочу на анализ. Не ходите никуда — вот судно. Но сначала нужно вставить тампон... Лежи.

Он свернул марлевый тампон и наклонился к Марине.

— Это чтоб не попала старая кровь. Позволь, я сам.

И опять его руки легли на ее влагалище. С отрешенным видом он стал массировать ей клитор. Теперь Марине стало совершенно ясно, что таким образом он сознательно унижает ее. Дикость и нелепость ситуации повергли ее в ступор. Не имея сил ни говорить, ни сопротивляться, она решила покориться врачебному произволу. Ей было и стыдно, и приятно. Под его пальцами вспыхнуло острое, смешанное с болью возбуждение.

— Пожалуйста, не надо, я сейчас описаюсь.

— Давай! — он ловко ввел тампон в увлажненную вагину и подставил судно.

— Я так не могу!

— Псс-псс-псс-псс-пссс!

Из нее полилось. Это было ужасно. Он с издевательской усмешкой наслаждался ее растерянным видом.

— Ну, а теперь пора баиньки. Пойдем, я тебя уложу. Но сначала — сладкий трамадольчик, чтоб сладкая девочка сладко спала. Сейчас. Ложись попой кверху, — воткнув иглу, он пояснил, — это детский опиум — специально для тебя — наслаждайся. — Затем, поддерживая, довел ее до палаты, помог лечь, укрыл одеялом и прошептал: «До завтра, любовь моя». Даже сквозь трамадоловую завесу Марина почувствовала страх.

На следующий день Марине стало намного лучше. Она вымылась в общем душе, в столовой поела каши. Снова легла. Огромная палата жила своей жизнью, говорила, двигалась. Но звук уходил под высокие своды, слышен был лишь равномерный успокаивающий гул. Марина снова стала засыпать, но тут начался общий осмотр. Больных вызывали по очереди. Когда она оказалась в смотровой, то сразу увидела Вячеслава Сергеевича, который беседовал с каким-то пожилым доктором. «Интересно, а он вообще отсюда уходит?»

— Вот, Александр Иванович, случай, о котором я вам говорил. Марина, подойдите, пожалуйста!

Доктор осмотрел ее очень профессионально, никакой неловкости не возникло, а его молодой коллега наблюдал происходящее с внимательным и почтительным видом. Марина догадалась: он пригласил своего профессора. Затем врачи отослали ее, не удостоив объяснений. День протекал. Обед, процедуры, постоянные уколы. Сестрички были невероятно ласковы, но в глубине их прекрасных глаз горела искорка лукавства. Они знали. Они смеялись. Марина слышала, как рядом в коридоре они говорили: «Вячеслава Сергеевич сегодня третьи сутки будет дежурить — всё других заменяет». Марине было жутко: «Чего он хочет от меня? Вокруг такие красавицы, все в него влюблены — выбирай любую! Неужели у него могут быть какие-то подростковые комплексы или незавершенные гештальты? И никакого влечения с его стороны я не ощущаю... Или он так хорошо скрывает? Нет. Точно нет. Тут что-то другое. Но что? Непонятно. Он