Выход Марины

такому развороту событий, он широко раскрыл глаза и разинул рот, уставившись на стройную девичью ногу, оказавшуюся к нему в такой близости. В следующее мгновение он попытался вскочить, но Марина отвесила ему по щеке ладошкой смачную оплеуху и приказала:
— Сидеть! Так, Света, иди сюда — обратилась она уже ко мне, помоги мне, ты же видишь, наш невольник развалился как фон-барон и бездельничает. Надо заставить его потрудиться и попотеть.

— Э-э, что это такое, да что вы себе... — Толмачёв попытался всё же встать, но вторая пощёчина заставила его замолчать. Сильные руки Марины легли на его плечи и прижали к стулу.
Я поняла, что сейчас, именно в этот момент надо принимать решение и делать выбор. И немедленно, пока этот простофиля не очухался. Ясное дело, Марина оказалась в той же ситуации что и я, и пошла, что называется, ва-банк, призвав меня в союзники. Расчет был верным и эффект внезапности сработал. Теперь же ей нужна была поддержка. Можно, конечно, было подбежать и оттолкнуть чёртову бестию, эту Маринку и встать на защиту Толмачёва, но тогда она пропала. После того, что она сотворила с этим придурком химиком, возомнившем себя царём, её ждало неминуемое отчисление. Это в лучшем случае.

Толмачёв мог нажаловаться в деканат, написать заявление в следственные органы, да куда угодно, и тогда представить даже трудно, что могло её ожидать. А меня он попытался бы потом привлечь в свидетели, и возможно, предоставил бы ещё одну попытку для пересдачи. Такой шанс теперь реально для меня существовал. Но я была отнюдь не пай-девочкой, распускать сопли я не привыкла, и за мной закрепилась репутация сорвиголовы. Будь что будет. Всё же химия на факультете предмет профилирующий, и если сдать зачёт на отлично даже с третьей попытки, то деканат наверняка закроет глаза на все остальные неуды, это как пить дать. И я решительно подошла к сидящему на стуле незадачливому химику сзади. Вдавив его своими руками за плечи ещё глубже в стул, тем самым помогая Марине, я перекинула свою не менее соблазнительную ногу через его плечо и спинку стула и поставила её вплотную к Маринкиной ножке так, что пятка и шпилька моего босоножка плотно прижались к хозяйству Толмачёва. Я уселась на него почти верхом и закрыла ладошкой ему рот.

— Что вы делаете? — промычал наш химик, прижатый к стулу с двух сторон.
— А ты не знаешь? Заткнись. Говорить будешь только тогда, когда тебя спросят — грозно проговорила Марина, расстёгивая на его штанах ширинку и просовывая руку ему дальше за трусы — в садомазохизме это называется поступлением в рабство.

Вообще-то этот Толмачёв далеко не являл собой образец идеального куратора и на курсе не нравился всем. Любой учебный материал объяснял он из рук вон плохо и непонятно. И когда ему задавали вопросы, почти всегда отсылал к учебнику. Он сам был выпускником этого вуза и учился в своё время так же спустя рукава, но