Вечера на хуторе близ Калиновки

а потом... а потом он мне его в... в эту... в жопу-то... Ох, и сладко же было! Ох и сладко!..

— И всё?!

— А я-то покрикиваю, мол, давай ещё, Никодимушка! Еби меня в жопу! А он свой хуй всё глубже вбивает! Ох, как сладко!..

— Что на тебе было, старая? Чулки там, трусы? Давай с подробностями!

— Чулки, само собой... Вот как эти... И трусы...

— Белые?

— Белые.

— А сейчас на тебе какие?

Вера Георгиевна, смущаясь, подняла платье. Юнец уставился на неё во все глаза. Телесного цвета чулки обтягивали полные ляжки. Розовые трусы выглядели, конечно же, старомодно, но тем не менее, зрелище юнца вполне удовлетворило. Он подошёл ближе, и стал тискать выпирающий над трусами выпуклый живот Веры Георгиевны.

— Когда твой этот... Никифор... ебал в очко, то чулки не снимал?

— Нет...

— А-а-а... хорошо... Значит, ты была в чулках?... А-а-а... И в лифчике?..

— Да, сынок... Никодим-то мой, жеребец этакий, так меня и лапает за сиськи, так и лапает... А мне же приятно... сладко... Да ты полапай сиськи-то мои, сынок...

Вера Георгиевна видела, что парню хорошо. Надо ещё постараться, он и кончит. А как кончит, может, и отпустит с миром.

— Ну, дальше, сука, дальше...

Ага, значит, парень возбуждается от слов. Трусы и лифчик даже и не собирается снимать. Ну, щупай, щупай. Сейчас попробуем возбудить побольше, насочиняем то, чего и в помине не было. Самое интересное, что Вера Георгиевна и сама начала испытывать давно позабытые чувства. Даже коленки задрожали. Но теперь уже не от страха.

— Вот ебёмся мы, ебёмся, а тут вдруг мужа сослуживец — здрасьте! — нарисовался... Он нас, оказывается, обыскался уже. Где, мол, Сырцовы, куда запропастились? Вот... А я и говорю: Гриша, соколик, что ж ты встал-то как вкопанный?... давай, присоединяйся...

— А Никодим что?

— А что Никодим? Говорит: еби её, Гриня, в рот!

Юнец одной рукой щупал груди Веры Георгиевны, а другой залез в трусы. Она выгнула спину. Ого, да как же это на самом деле приятно! Соски напряглись, влагалище становилось влажным. Юнец, просунув ладонь между ног, гладил промежность. Возбуждение Веры Георгиевны росло неумолимо. Невероятно! Она уже сама шарила во внутренностях его брюк. И, наконец-то, наткнулась рукой на твёрдую сардельку.

— А Гришка-то, чёрт этакий, как вытащит свою елду, да как зашипит на меня: соси, соси!... А мне того и нужно! Уж какая сладкая залупа! Давай-ка, сынок, я у тебя тоже пососу...

Но юнец был явно не в восторге от такой идеи. Он оттолкнул её руку и грозно сказал:

— Не отвлекайся, пизда старая!

— Хорошо, сынок, хорошо... Я и говорю: какая сладкая залупа!... Какая сладкая!..

— Что ты заладила, сладкая да сладкая!...

— Ой, сыночек, да что же это, а?... Давай-ка я нагнусь, подыми платье-то, пощупай ты меня, да хорошенечко!... Сейчас... сейчас трусы-то приспущу... Сейчас...

Давненько, ох давненько Вера Георгиевна так не заводилась! Голос аж охрип, во рту пересохло. Вот тебе и старая! Уж не думала — не гадала,