Вечера на хуторе близ Калиновки

что когда-нибудь опять будет стонать от удовольствия! Распалившись не на шутку, она прерывисто что-то говорила, почти сама не соображая что, но делала это уже с явным наслаждением.

— Вошёл в меня Никодимушка... по самые яйца... ты бы тоже, мальчик мой... по самые яйца...

Юнец прижался сзади к её спине, просунул ладони под руки и охватил болтающиеся груди.

— Кончил этот самый... как его?... Гриша, что ли?... в рот кончил?..

— В рот, в рот...

— А Никодим что?..

— Никодимушка в жопу...

— Я тоже сейчас кончу, старая...

— Не кончай, родненький! Не кончай пока!... Аххх!... Помни ещё чуток!

Он залез рукой ей в трусы, плотно прижимаясь к её телу, его руки тискали большой, мягкий живот, ляжки, груди... Ох, лишь бы не кончал, лишь бы не кончал, как же ей хорошо! Как хорошо! Неужто к ней вернулись забытые ощущения? Не может быть! Да нет, ещё как может! Только подумать! Видишь, видишь, как из неё потекло! А вот и его сарделька, она её ощутила в своей разверстой щели. Далеко этой сардельке до елды Никодима, ой далеко; смотри, как легко вплыла внутрь, словно веточка в гору мягкого масла. Но Вера Георгиевна и этому была несказанно рада. Шутка сказать — столько лет без елды, даже позабыла, когда огурцом себя баловала. Вот она, вот она, сарделечка, в ней двигается! Вот она, родная, заставляет трепетать и содрогаться! Лишь бы не кончал, пострел! Ну, давай, помни мои груди! Вот, вот так! Да, да! А соски-то, соски! Как гильзы стали! Ох, как он рукой по ляжкам-то, по ляжкам водит! Ноги совсем ослабели. Схожу с ума! Каждое его проникновение отдавалось в ней залпом возбуждения, заставляя всё тело конвульсивно сжиматься. Вера Георгиевна всё быстрее двигала своим задом то вперёд, то назад. Всё внутри наполнилось липкими соками, которые вовсю растекались по бёдрам, по чулкам. Она постанывала, оказавшись во власти извращенного экстаза.

— Миленький мой!... Сильнее!... Оооо! Ещё! Ещё!..

— Ну что, сука, хорошо тебе? Отвечай, блядища! Хорошо тебе? Тащишься, карга вонючая?

— Оо-ох! Блаженство-то, блаженство какое! Ты только не уходи от меня, не уходи, слышишь, сладенький... Оо-ох!... Что ж ты делаешь со мной?!... Оо-ох!... Я ж тебя так любить буду, так любить! Кормить-поить буду, стирать, купать, что хочешь... Не уходи только!... Радость ты моя!..

— Заверещала, шлюха старая...

У Веры Георгиевны не было никакого желания выпускать из объятий своей щели эту маленькую колбаску. Она чувствовала, что могла бы держать этот стручок в себе всю оставшуюся жизнь.

— Ах, как хорошо! Ууу... Е... би... ебии-и... Родно... ой!... Не останавливайся... Пожалуйстааа!..

Юнец продолжал мять и тискать её тело, проводя руками по складкам жира на её бедрах, разрывая дешёвый нейлон на толстых и волосатых ногах. Стоны Веры Георгиевны ещё усилились, она элементарно теряла контроль над собой. Сердце бешено колотилось. Она чувствовала в себе его залупку, которая работала словно поршень, и мечтала только о том, чтобы это наслаждение никогда не кончалось.