Про рыцаря, любовь и зайцев

Короткая юбочка, тонкая как у змейки фигурка, лицо ребенка. Она моя дочка, я ее папа. Мы так договорились.

— Папа, можно я порулю?

— Пожалуйста, только никого не задави...

Изумленные пешеходы и водители других машин, открыв рот, взирают на несущийся автомобиль: руль в руках у наклонившейся к нему миловидной пассажирки, и безучастный водитель, жмущий вовсю на газ и лишь иногда на тормоз. Они едут на кладбище. Нет, без шуток. Она хочет навестить свою бабушку — Донское кладбище, колумбарий номер двадцать, шестнадцатая секция, третий ряд снизу.

— Молодой человек, купите своей девушке цветы.

— Бабуля, горшочек я тоже возьму, чтобы поставить на могилку.

Его дочка улыбается, она очень странно улыбается, она просто корчит мордочку, обнажая в гримасе свои ровные, недавно подпиленные зубы. Двадцать лет она страдала оттого, что один из передних зубов у нее неровный, а вчера она пошла проверяться к стоматологу, та взяла пилку и невозмутимо подравняла портивший ее улыбку резак.

— Ты представляешь, — еще долго не могла прийти в себя она, — американские дантисты утверждали, что здесь понадобятся дорогостоящие керамические надставки, а она взяла и забесплатно подпилила мне зуб.

Глаза ее при этом блестят. Он любил, когда у женщины блестят глаза от шампанского. Бабушка долго не хотела находиться. Она была профессором медицины и любила говорить: «Вот ты сейчас на меня кричишь, а когда я умру, будешь горько плакать». Поплутав в лабиринте стен с рядами мемориальных досок и выцветших портретов, бабушку, наконец, нашли. Она была замурована третьей в бетонной нише. Кроме нее, в мраморную доску было вделано еще два портрета каких-то дальних родственников, судя по всему, мужа и жены. Кто они такие, дочка сказать толком так и не смогла.

Папу привлекли их имена: Вера Васильевна Молокосус и Оскар Павлович Пильдон. Бедная женщина, подумал он, в девичестве натерпелась с одной фамилией, а замужем мучилась с другой. Между тем бабушка взирала на свою внучку и подозрительную плохо выбритую личность рядом с некоторым состраданием. Папа сразу увидел сходство между дочкой и ее бабушкой. Общими были их губы. Тонкая полоска бабушкиных и нежная влажная плоть его спутницы, несомненно, имели один и тот же рисунок. Возможно, когда-то и прах дочки вот так же будет взирать с надгробного портретика на свою внучку, рядом с которой будет стоять желающий ее мужчина, благодаря чему, эта сцена, дай Бог, и будет повторяться до бесконечности.

— Не могу себе простить, что обижала ее, — вдруг грустно призналась дочка, прилаживая снизу стены горшочек с цветами, которые, похоже, уже повидали на своем веку могил, — а она мне говорила: «Вот я умру, и ты еще вспомнишь обо мне». Я помню о тебе бабуля, мы еще встретимся с тобою.

— Что за глупости лезут тебе в голову? — изумился ее словам папа.

— А, неважно, — махнула рукой дочка и мило скорчила свою гримасу-улыбку. — Как ты думаешь, церковь сейчас открыта?

Папа посмотрел на часы, было около семи.

— Думаю, как раз начало службы.