двух обычных дочерей-двойняшек, бегала по обычным магазинам и, увы, не имела мужа. Даже обычного.
Никто не знал, был ли он у нее в природе хоть когда-нибудь.
В общем, все в ней было обычно, кроме одного: внешности. Даже завидющие бабы — тетя Клава и тетя Софа, соседки по этажу, — не давали ей больше двадцати семи лет. От силы двадцать девять. Время забыло про Анечку, и в какой-то момент она просто перестала стареть.
Теткам было тем более завидно, что Анечка, казалось, делала все для того, чтобы превратиться в швабру: не красилась, таскала тяжелые авоськи... ну, и так далее. А повадки у нее так и остались девчоночьи. Она щурила глаза, шмыгала носом, ходила быстро, глядя в пол, носила русый хвост и одевалась только для того, чтобы не мерзнуть и не стыдиться.
Любая женщина отнеслась бы к такой, понимаете ли, вечной юности, как к дару, за который нужно благодарить небо и землю. Но Анечке казалось, что все считают ее пацанкой, писюшкой малолетней. Да так оно, в общем-то, и было. Бабы третировали ее, как могли, а Анечка наша копила обиду.
Долго ли, коротко ли... Устроили однажды в Анечкиной школе новогодний концерт. И там должны были выступать ее двойняшки — Роза и Лилия. Дело было как раз 31 декабря.
Из какого-то хозяйственного отчаяния Анечка не осталась послушать собственных чад, как те выводят под фанеру «Хэппи Нью Йи-и-ир», а отправилась домой. Готовить, драить и отшкребать.
Возле сцены ее стопорнул какой-то парень:
— Слушай, лапуся. Понимаешь, такое дело: забыл удлинитель. Будь человеком, сгоняй в подвал к завхозу. А мне тут надо все подключить, настроить... ну, сама понимаешь. Ты из какого класса такая красивая и грустная? 11А? Бэ?
Это было, как говорится, последней каплей.
— Хам! — орала Анечка, покрываясь ядовитой испариной. — Какая я вам лапуся? Что за фамильярность? Я, между прочим, секретарь приемной! Я... я...
И убежала в слезах.
Хам смотрел ей вслед, почесывая затылок, а Анечка проплакала весь вечер.
Как нарочно, двойняшки не отвечали, салаты не резались, курица не варилась... Да еще и отключили воду. Правда, ее тут же включили, но Анечка все равно треснула кулаком по раковине, набив синяк.
«Какая дура», — скулила она. — «Боже, какая дура. Как стыдно...»
Наконец на двадцать пятом звонке Лилия сняла трубку.
— Это что такое? — орала Анечка. — Лилька, ты чего не отвечаешь, а? Я что, должна тут с ума сходить, да?
— Мам, это я, Роза. Ну не волнуйся ты так... Мы на концерте были, щас идем уже домой...
— По темноте? Одни? Знаешь, сколько бандюков кругом?
— Не волнуйся, ма. Не одни. Нас... эээ... нас Паша провожает.
— Паша? Какой еще Паша?
— Это такой очень классный и положительный парень. Не бойся, ма...
— Час от часу не легче. Рано вам еще с положительными...
— Все, мам, тут дорога шумит, не слышно. Мы скоро будем. Цем!..
Через полчаса злющая Анечка открывала им двери.
— А шапки? Шапки где? Лысыми хотите быть? Сколько раз говорила: такие волосы, как у