Нос

возбуждённо дышит — это далёкие раскаты гнева. Я чую её волнение, чувствую приближение взрыва. Я сам сижу как на иголках от этого её испытания чаем и носом!

— Вы хотите, чтобы я ответил за себя или за всё человечество? — тону в абсурде.

— За себя, — она резко меняет вектор настроения. Смеётся, но тут же возвращается в допросу. — Так что вы скажете про мой нос, как человек, который видит меня в первый раз?

Я нервно сглатываю, смотрю на неё. Руки немного дрожат. Говорю почти шёпотом так, что сам пугаюсь мыслей, которые собираюсь озвучить:

— Вы действительно хотите знать, что я думаю про ваш нос?

Она кивает.

— Вы меня не выгоните?

Мотает головой, её любопытство на пределе. Мой адреналин зашкаливает, я сейчас взорвусь. Бомба в голове тикает, вбивая последние секунды в мир на земле.

— Я думаю, — делаю паузу, встречаюсь с ней глазами. — Я сейчас подумал, когда вы стояли там возле окна, что хочу погладить ваш нос, прикоснуться к нему кончиком языка, провести по всей длине и прыгнуть вниз, чтобы упасть к вашим ногам.

Вот и всё. Я сказал это. От стыда я готов сквозь землю провалиться. Не знаю, куда девать глаза, голову, куда спрятать свои горящие уши. Они готовы взорваться от прилившей крови. Кровь закачивается в лицо, я горю ярким пламенем.

Подпрыгиваю.

— Я пойду. Извините, наговорил вам тут глупостей, — выскакиваю в коридор, обуваюсь.

Она, неподвижно стоявшая всё это время, остолбенев от наглости, высказанной так прямо в глаза, преследует меня.

Выходит из кухни, опирается на дверной косяк спиной, изучает.

Я вожусь со шнурками. Дёрнул меня чёрт купить эти дурацкие туфли!

— Рома, останься, пожалуйста, — просит она так ласково, что у меня аж руки опускаются. Её переход на «ты» сокращает дистанцию между нами до считанных сантиметров. Она сказала это так тепло, что я даже засомневался. Сколько лет мы знакомы?

Поднимаюсь. Стою перед ней понурив голову, с полузавязанными шнурками. Пугливый взгляд гуляет по двери, находит её фигурку, лицо, нос.

Она не сердится. Странно смотрит на меня, как будто много думает. Как она может так много думать? Нос горделиво задран вверх.

Киваю.

Мы возвращаемся на кухню, и тягучее молчание возникает между нами, разливается как клей. Безмолвно пьём чай, заедая вареньем. Разговор не клеится.

— Ты всегда такой молчун? — голос Аллы звучит по-новому: он добрый, игривый, наполнен материнской любовью.

Глупости всё это!

— Нет, — бормочу в ответ. — Обычно я очень много говорю.

Она усмехается.

— А сейчас что случилось?

— Не могу отделаться от мысли, что сказал тебе такую глупость.

— Это не глупость, — обижается она. Берёт меня за руку чуть выше запястья. По-дружески, но в этом жесте чувствуется её желание приободрить меня. — Это очень важно для меня, — в её голосе кротость, гордость, откровение.

Опять усмехается.

Усмехаюсь в ответ. Говорю ей:

— У тебя очень красивый нос.

— Я знаю, — она кивает, улыбается. Берёт моё запястье двумя руками.

— Хочешь погладить мой нос? — её пальчики гладят запястье.

Я устал, устал бороться, бояться. Терзаться.

— Да.

Моя рука дрожит. Алла