Must Gо Оn». Она пела... хотя вряд ли это можно было назвать пением. Она орала слова песни, раздирая горло... а потом был залп. Попало во двор, много людей посекло... Бандиты убежали. А девочка обмотала тряпкой то, что осталось от ее руки, и выползла из квартиры. Она много раз теряла сознание и плохо помнит, что и как...
Голос Лайли дрожал, срываясь на крик.
Гюнтер гладил ее, сцепив зубы. Потом не выдержал и набросился на Лайли, лихорадочно зацеловывая ее, подминая рыдающее тело, чтобы закатать его все в себя и схоронить внутри, в безопасности и тепле, и потом незаметно оказался снова в ней, и они ревели и терзали друг друга в этом бешеном сексе с болью вперемешку, пока не устали и не обмякли друг на друге, и не уплыли вдвоем в нирвану, где не было ни боли, ни слез...
• • •
Наутро Лайли не оказалось дома.
Такое бывало не раз. И любой другой на месте Гюнтера не придал бы этому никакого значения. Мало ли куда могла уехать восемнадцатилетняя девушка в девять утра. Телефон не отвечает — значит, в метро. Или разрядился. Или глючит связь...
Но он был именно на своем месте — Гюнтер Людвиг Хохштайн, прошедший пять горячих точек. Раскрывший не одну сенсацию. Поднявший не одну грязную тайну...
Убедившись, что с люстры исчезла «длань Провидения», он кинулся к шкафу Лайли. Выругался, увидев, что полка с бельем почти пуста, и орал через минуту в телефон:
— Такси? В аэропорт!
И стонал, пока ехал — «какой же я идиот! Господи, помоги мне!»
Уже в дороге он вышел в сеть, чтобы проверить три вещи. Хмыкнул, убедившись, что Лайли сняла все деньги со счета. Хмыкнул опять, просмотрев ее френдов в фейсбуке.
Третьей вещью было расписание. Найдя тот самый рейс, Гюнтер крикнул водителю:
— Жми на полную! Пятьсот евро! — и водитель, ругаясь, прибавил скорость.
В запасе было минут двадцать, не больше. Влетев в терминал, он побежал к нужному gаtе.
Ему повезло: почти сразу он увидел ее.
— Лайли! Стой!
Она заметалась — и через минуту канючила жалобно, как первоклашка, — «пустите!» — а тот держал ее за плечо:
— Куда пустить? Самира Гетоева убивать? А?
— Почему убивать? — бормотала Лайли, скосив глаза. — У меня свои дела...
На них смотрели, но Гюнтер гремел, как пророк:
— Такие важные деловые дела, что сбежала, не сказав ни слова мне? После вчерашнего?!
— А почему это я должна перед вами отчитываться? Я взрослая, мне восемнадцать! Ваше дите уже выросло, герр Шнобель! Переживаете, как мамаша-наседка, что мне никто памперс не поменяет?
(«Господи, дай мне ума!» — молился Гюнтер.)
— Ерунда. Я не хочу тебя отпускать из чисто эгоистических соображений.
— А, ну да, конечно! О своих драгоценных нервах печетесь, и чтоб инфаркт не хватил, когда будете тут переживать за меня...
— Пальцем в небо, — сказал Гюнтер, и Лайли замолчала. — Просто... просто я не могу жить с мыслью, что это у нас было в последний раз.