мне это нравилось. ИГРА БЫЛА ДЛЯ НАС ОБОИХ! ДЛЯ НАС ОБОИХ! Теперь я чувствую себя гребаным тупицей, не способным держать свою жену в узде.
Я расхаживаю по комнате. Я замечаю, что она смотрит на меня, наблюдая за каждым моим шагом. Теперь слышны ее рыдания, но мой негодующий гнев смывает любое сочувствие, которое я мог бы испытывать к ней в противном случае.
— Ты вообще обо мне думала?
Она честно качает головой. Это моя Наоми. Даже когда корыстная ложь, вероятно, послужила бы ей лучше, она придерживается правды.
— Но почему, Наоми? Почему?
В ответ она громко всхлипывает. Я сажусь на кровать рядом с ней и слушаю, как она плачет. Я не пытаюсь наладить с ней контакт, а просто позволяю ей все выплеснуть.
Что в этом единственном романе было так больно? Секс? На самом деле нет, Наоми уже несколько месяцев трахалась с другими парнями. Не многими, но достаточно. Я знаю о них. Все они были частью игры. На самом деле нам было хорошо. Но этот, этот совсем другой. Единственное, что отличало данное любовное похождение от остальных, так это то, что на этот раз речь шла не об игре — НАШЕЙ игре. Она трахнула этого парня по собственной воле, отбросив все, что мы установили, чтобы заставить это работать на нас. Эти два голубка планировали встречи, где тайно делали Бог знает что. Несмотря на свою любовь ко мне, она готова была на это пойти. Что делало его таким особенным?
Потом, в довершение ко всему, она неделями скрывала это от меня. Она его прятала. Это было то, чего она раньше не делала НИКОГДА, даже когда мы не были исключительными. Это дерьмо со вкусом глазури на этом гребаном торте.
— Что делало его таким особенным, Наоми? Что в нем было такого особенного, что отличало его от остальных?
Она лишь качает головой и продолжает всхлипывать. У меня кончается запал. Наступает усталость. Неделя, когда я почти не спал, но при этом и не двигался, настигает меня, заставляя впадать в летаргию. Но у меня есть еще один вопрос, возможно, самый важный:
— Наоми, ты его любишь?