Записки переводчика

как говорят, «не в теме», приходилось выкручиваться на ходу.»

Шеф вертел головой, и вопросительно взглядывал на Елену, пытаясь понять, зачем этот юноша вторгся за их стол и нарушил такой восхитительный и много обещающий интим. Вдруг заиграла музыка, на маленькую сцену вышел труженик шансона («Мы благородные певцы народные в удобных тренировочных штанах... «) и традиционно-хрипловатым голосом объявил о своём намерении исполнить песню поэта Трофимова о поздней незаконной любви, постигшей немолодого женатого мужчину на закате его возможностей.
«За окошком снегири греют куст рябиновый...», — проникновенно зазвучали первые аккорды. «Тоника, субдоминанта, доминанта, тоника — классика жанра», — поморщилась про себя Маревская. «Можно Вас пригласить?» — вопрос Александра вернул её из воспоминаний об уроках сольфеджио на грешную землю. Елена встала, оперлась на протянутую руку и двинулась за своим кавалером в центр зала. Они закружились в медленном танце. Мальчик вёл её уверенно в каком-то рваном почти латиноамериканском ритме, с поворотами, то прижимая к себе, то отстраняясь. «Я сегодня ночевал с женщиной любимою, без которой дальше жить просто не могу!» — признавался в содеянном певец. На Елену вдруг снизошла совершенно неуместная печаль. «Сколько тебе лет, малыш?» — мысленно поинтересовалась она. «Максимум двадцать два», — ответила она сама на свой вопрос. «Я в два раза старше тебя, в мамы тебе гожусь», — посуровела она лицом и задеревенела телом.
Между тем вокально-инструментальная исповедь прелюбодея подошла к концу. Маревская отстранилась от партнёра и посмотрела на него стеклянными глазами. «Что-то не так?» — спросил молодой человек, словно наткнувшись с разбегу на ледяную стену. «Отведите меня к нашему столику, Саша! Большое начальство, как и маленьких детей, нельзя надолго оставлять без присмотра «.

Шеф сидел надутый, перед ним выстроилась игрушечная шеренга из пустых пятидесятиграммовых стопочек. Елена опустилась в своё кресло, Александра к столу не пригласила, и он, почувствовав произошедшую в ней перемену, не посмел плюхнуться рядом, как давеча, и, кивнув как бы всем и никому, удалился. Шеф молча уткнулся в тарелку. Маревская тоже молчала, настроение было паршивым. «Ну вот, голубушка, и первые звоночки от климакса. Лабильная психика, резкие перепады настроения, беспричинная грусть. Ты ещё заплачь для полноты картины...», — снова загундел в голове ехидный внутренний голос. «Заткнись, скотина! Какой климакс?! Мне всего сорок три! До «бабы-ягодки» целых два года ещё», — прикрикнула на поганца Елена Борисовна. И, внезапно разозлившись на себя и на весь мир, решительно встала: «Я пошла. Голова болит. Спать хочу», — пролаяла она простыми нераспространёнными предложениями на языке расстрельных команд. Карл Валльнер, уроженец города Линца, услышав родные интонации, вскочил из-за стола: «Я провожу». «Только попробуй», — снова по-русски ответила ему Елена. «Was, bitte?» — переспросил шеф. «Оставайтесь, посидите ещё, я действительно очень устала», — Елена улыбнулась начальнику и направилась к выходу. «Я не прощаюсь», — пообещал шеф.

Приняв душ и намазав лицо толстым слоем питательного крема, Маревкая готовилась упасть в объятия Морфея на широкой двуспальной кровати своего номера-люкс. Со словами «А пошли вы все на хер!» она свернулась калачиком под 

---

---

Вернуться назад