Бардак

усердием, без стеснения, выставив «шланги», опорожняем мочевые пузыри на незнакомую землю. С этого начинаются все боевые действия. — Покурить так и не удается, тем более, что сигареты — только у «стариков», да счастливчиков. Мы опять куда-то бежим, путаясь ногами в черенках саперной лопаты. Какой-то солдатский хохмач изобрел этот черенок в форме огромного деревянного члена, и он, то и дело, норовит проскочить тебе в задницу:

Рассыпаемся по улицам, повзводно. И вот мы уже лицом к лицу с обезумевшей толпой. Безликая человеческая масса готова растерзать нас, растоптать вставших на ее пути. Никто не знает, что делать?

Взводный выстраивает нас цепью напротив жаждущей крови стены. Летят булыжники, бутылки с горящей смесью. Что это? Революция? Освобождение? Война? Нет, это опять — бардак.

Толпа кричит на чужом языке, размахивает незнакомыми флагами и транспарантами. Крики людей сливаются в единый вой, который отдает неприязнью в мозгу. Удары от камней саднят болью в руках, держащих щит. По нему расползаются трещины. Взвод не может сдержать нападающих и они сходятся с нами во всеобщей драке.

С воплем несется женщина. Груди смешно прыгают вверх-вниз, вправо-влево. «Не дурна собой, — успеваю отметить я мысленно. — Зажать бы в ладонях эти груди, чтоб не болтались»: Но она бьет меня кухонных ножом в солнечное сплетение. «Броник» отлично держит удар. Нож гнется, а она продолжает лупить им с остервенением и бессильной злобой. Чем я перед ней провинился? Я отпихиваю ее в сторону. Она дико визжит, и на визг ко мне бросаются рослые мужики.

— Женщину бьешь, гад? — несутся крики и по «бронику» стучат палки. — Вот теперь и во мне просыпается настоящее зло. Я отбрасываю раздолбанный щит и захожусь в рукопашном танце смерти. Как учили. Под прикладом трещат челюсти, магазин дробит переносицы, ствол царапает глаза, сапоги, отбивает мошонки.

— Сюда! На помощь! Скорей! — слышу я сквозь бой и стремительно оборачиваюсь на крик. — Толпа катает по асфальту окровавленный камуфляж. Господи, да это же Мишка! Мишка из Томска, Мишка-сибиряк! Он держится за живот и орет всего одну букву:

— А — А — А — А — А! — С его лица, груди и живота, под ударами брызжет кровь. Густая, черная кровь отлетает ошметками. В глазах — боль, боль, боль: Рядом еще кого-то из наших сбивают с ног:

— Скоты!!! Зверье!!! Чурки!!! — ору я. Нет, это уже не я кричу. Это делает тот, кто проснулся во мне и сейчас рвется наружу. Он не человек — сгусток древних диких инстинктов, гнева и страха. Это он передергивает затворную раму, нажимает на спусковой крючок и посылает пули поверх голов. Чтобы прекратить этот бардак. — Толпа откатывается, а сзади, гремя щитами, спешит группа поддержки. Строй рассыпается, чтобы пропустить их:

Нас отводят в тыл. Раненых — в санчасть. Тыл — это здание райкома оцепленное войсками и бронетехникой. Это местные жирные «коты-руководители» внутри здания, с испуганными глазами и плохо скрываемой неприязнью на лице. Это место, куда бегут от смерти и насилия жертвы этого бардака.

Женщины, дети, мужчины. За что