Место 37

и смотрела на нас леденящим душу взглядом, за ней тюльпанов уже не было. «Тормози! Тормози! Тормози!» — кричал Вадим, а я не тормозил и, влетая в фигуру, в ожидании удара человеческого тела о капот, удара не услышал, фигура растворилась, а цветов стало еще больше, они стали крупнее, свежее и ярче, некоторые из них выворачивали лепестки и тянулись ко мне. Тюльпанов становилось все больше и больше, и вот я уже еду по газону, давя шинами нежные соцветия, и явственно слышу хруст ломающихся стеблей и ощущаю неимоверно пьянящий запах свежесрезанных цветов. В награду нам впереди замаячил огромный желтый тюльпан, это оказался город, с расчищенной уже дорогой, с причудливыми ограждениями тротуаров и красивыми фонарями, свет которых и создавал в мареве снега и тумана иллюзию огромного цветка. Я остановил машину напротив километрового столба с надписью «1037», и, разбудив водителя, заваливаюсь на заднее сиденье и, проваливаясь в небытие под звук мата водителя, отскребающего ножом корку льда с лобового стекла, думаю о ВЕЛИКОЙ ЛЮБВИ, ТОЛЬКО ЧТО СПАСШЕГО ЖИЗНИ ЭТИХ ПАЦАНОВ ТОЛЬКО ПОТОМУ, ЧТО ОНИ ЕЕ ЕЩЕ НЕ ЗНАЛИ!

А потом был самолет. Старый, расхлябанный, с винтовыми двигателями и большим полупустым салоном, в котором от силы было шесть пассажиров. Этому «старичку» отродясь не было знакомо слово «стюардесса», а мое место значилось под номером 37. Аэродром не принял самолет из-за обледенения полосы и отправил на восток. А через час загорелся один из двигателей. Загорелся как-то буднично, без взрывов и шума, отблески пламени, как стробоскопические вспышки, мелькали по лицам пассажиров, но не было ни паники, ни взрывов отчаяния, ни женских истерик и ни мужских подвигов, не было всего того, что мы так привыкли видеть в кино. И я опять ощутил себя в нереальности, той самой, в которой когда-то уже я побывал с Ольгой, и в которой я рулил по тюльпанной нити Ариадны, с тем же ощущением свободного полета в неизвестное и полное трагизма будущее, когда абсолютно точно знаешь, что как бы ты не чувствовал себя сейчас счастливым и что бы радостное с тобой сейчас ни происходило, рано или поздно все это кончится и кончится полным и неотвратимым крахом. Пламя то ли потушили, то ли оно само потухло, но запасной аэродром тоже не принял наш самолет, и пилоты, ни кого ни о чем не спрашивая (дверь в кабину пилотов была открыта настежь), приняли решение сажать самолет куда получится, и тот, долго кружа в кромешной тьме, в конце концов плюхнулся на какую-то бетонку, осев в конце пробега на брюхо из-за поломанных шасси. Пилот, что-то бурча себе под нос, вышел и, открыв дверь, выкинул маленький трап наружу. Пассажиры, не торопясь и без суеты, молча и деловито собрали свои разбросанные из-за аварийной посадки вещи, по одному вышли из самолета и, не сговариваясь, отправились к единственному огоньку, мерцавшему в полукилометре от места посадки.

Как ни странно, огонек