Серенада четырех кавалеров

не были известны.

Я притянул Оленьку к себе, но она ловко вывернулась и сказала:

— Пойдем к тебе, а то Катька вот-вот заявится.

Мы вошли в мою комнату и сели на диван. Оля уже не вырывалась из моих объятий, сказала только:

— Зачем ты это делаешь, ведь у тебя же есть Таня?

Я не стал посвящать ее в наши с Таней трудности и предпочел традиционное мужское объяснение:

— Да что ты? Я с ней уже давно расстался и все из-за тебя. Ты мне так нравишься, просто сил нет.

И я стал вдохновенно врать, чередуя слова с поцелуями и сам веря в то, что говорю. Как мы целовались! До головокружения, не отрываясь друг от друга. Я посадил Олю к себе на колени и отпускал нежные губы только затем, чтобы отдать должное шейке, щечкам и глазкам моей девочки.

— Тебе не тяжело? — шепнула она.

Мне не было тяжело, я с трепетом ощущал мягкое Олино тело, мой член твердел, упираясь в него, и Оля вздрагивала, чувствуя это.

Целуя нежную шейку, я опускался все ниже и ниже и, когда мне стали мешать пуговицы блузки, начал их расстегивать. Оля не сопротивлялась. Она безропотно позволила мне расстегнуть также лифчик, и на свет божий появились ее груди с розовыми сосками. Я тут же приник к ним губами.

В общем, дело двигалось. Однако, когда я положил руку на Олино колено, она резко сбросила ее и не дала прикоснуться к ноге.

— Не надо! — сказала она строго. Я не хочу.

Не знаю, надолго ли хватило бы ее строгости, но загремела входная дверь. Оля вспорхнула с моих колен, мигом привела себя в порядок, и мы пошли встречать Катю.

— А, вот вы где, — безразлично сказала высокая Катя, — я на сегодня отучилась и еду к Люське на дачу. Прямо сейчас. Олька, если родители будут звонить, скажи им, что я появлюсь в воскресенье.

Через час, одевшись и накрасившись, она ускакала, а мы с Олей снова принялись целоваться, теперь уже у нее в комнате на широком диване. Я уже не колеблясь, снял с нее блузку и лифчик, и сам остался только в тренировочных штанах. Мы терлись грудью друг об друга, и я не мог вспомнить ощущения, слаще этих прикосновений.

Я нежно поглаживал Оленьке ноги, и она замирала от неизведанного удовольствия. А мои руки поднимались все выше и выше. Вот, наконец, и кружева трусиков. Девочка вздрогнула и отстранилась.

— Не нужно. Я боюсь, подожди. Не сейчас.

— Но я чуть-чуть. Только потрогаю.

— Все равно не нужно. Ой, не снимай. Оставь, не трогай.

— Ну, чего ты боишься, девочка моя? Я не сделаю тебе ничего плохого. Только то, чего ты сама захочешь.

— Я ничего не хочу! Пусти, мне страшно. Я разлюблю тебя.

— А сейчас ты меня любишь?

— Да, но я думала, что ты совсем другой, а ты меня обижаешь.

— Я не обижаю тебя, я только хочу, чтобы нам обоим было хорошо.

— Мне нехорошо. Мне