Штраф в Butt

знаю, что штаны гарантированно отразят похотливый взгляд гомосексуала и не прожгут мне ляжку. Поверхность, знаете ли, латексная. Стильно, модно, брутально.

Небольшая стайка молодых людей окатила нас своим вниманием. Мите это, естественно, польстило, но после тог как он услышал, что мы по их соображениям из шоу трансвеститов, он в миг ощетинился. Его шевелюра уже не была похожа на аккуратный кустик в саду для медитации, теперь это был точь-в-точь агрессивный серый ёжик, ни головы, ни ножек.

Чуть позже нам встретилась горбатая старушка с бидоном молока. Она приостановила свой ход и внимательно осмотрела моего спутника.

— Тьфу, пидорасы! Мать моя женщина. — вскрикнула она. — При советской власти вам бы так разгуливать не позволили! Живо в тюрьму бы упякли, лет, эдак, пожизненно.

— Бабуля, не хами! Мои ушные раковины чрезвычайно нежны к таким негативным вибрациям. — ответил резво мой спутник. — Иди сношайся со своим покойным мужем, кобыла дряблая.

— Еби твои животы в геенне огненной! — огрызнулась бабка и харкнула нам под ноги, пытаясь забрызгать слизью мои кожаные брюки. Реакция Марселя была молниеносной:

— Поосторожней, пенсия. Я ведь могу и лягнуть грубо, не посмотрев, что ты уже списана в запас.

— Да я тебя в бараний рог мигом угандошу! Дай только мне, господь, разогнуться.

Но пока та разгибалась, нас уже и след простыл. Вот такие нынче бабки в Волгограде. Боевые. Не холостые.

И вот мы уже на съемной хате у Шевелюры. Штанцы мои скрипят, нагнуться невозможно, хоть я этого и не очень-то и хотел, как-никак с тылу враг.

— Чувствуй себя как дома. Ты разувайся, не стесняйся. проходи в сени. — и что-то Митя развеселился, раздухарился не на шутку и понесся в пляс.

— Ах, вы, сени, мои сени,

Сени новые мои,

Сени новые, кленовые,

Решётчатые.

На хате пахло лавандой. Этот запах причудливо смешался с вонизмом из только что снятых башмаков.
Скрипнув кожей штанов, я уселся на табурет и протянул крегли.

— Эх, чую лютый выдастся вечёр!

Марсель хлопотал на кухне, сервируя праздничный стол пластиковыми тарелками и стаканчиками. При этом он активно вилял попой под зажигательный бит Макарены, изрыгаемый из старого советского транзистора. Я попытался врубить видавший виды ламповый телевизор.

— Митёк, у тебя ящик фунциклирует или где?

— Сколько раз говорить, не называй меня так!

— Извини, Марсель.

— Так-то лучше. — сказал Шевелюрин. — Дай ему разогреться и всё будет.

— Кому разогреться. Что-то я не понял, ты на что намекаешь? — теперь уже я раздухарился.

— Да я про кинескопчик, а ты про что подумал, глупенький?

В телеэфире несмешно выступали Юрий Сальцев и Хенадий Вонючеветров. Мне, знаете ли, больше в струю Серёга Гроботенка (тогда я еще не знал, что он гей). Хотя, если по чесноку, пару раз я всё же крякнул и один раз (!) даже прыснул со смеху, шлепнув себя по кожаной штанине.

— Кого-то шлёпают, а я не знаю? — с интересом оглянулся через плечо Марсель.

— Брось ты эти гейские замашки. Тебе не идет.

— Если мне не идет, то тебе они точно к