Родимые пятна

с тремя белыми вертикальными полосками на бедрах и белый облегающий укороченный топ с синими вставками на плечах и груди. Грудь, кстати, а у Лидочки она была крупная и красивая, вызывающе торчала вперед и едва не прокалывала ткань топа торчащими сосками. Открытый живот Лидочки был плоским и мускулистым. Лидочка всегда была стройной, но сейчас ее тело казалось более подтянутым, тугим, словно его обладательница по многу часов уделяла фитнесу, чего дочь Панюшкина, конечно, никогда не делала. Дополняли наряд ярко-голубые кроссовки, выглядевшие абсолютно новенькими и очень дорогими, и белые гольфы почти до колена с двумя синими полосками у верхнего края. Щека дочери была эротично оттопырена карамелькой чупа-чупс, которую она с сочным, почти сладострастным чмоком извлекла изо рта.

— Пап, — сказала Лидочка. — А ты чего здесь? Бабушка уже и ужин приготовила.

И облизала карамельку. Лидочке было девятнадцать. Учиться она не хотела, работу найти пока не могла и сидела на шее у родителей. Панюшкин частенько мрачно размышлял про себя, о том сколько это еще может продолжаться. Однако сейчас он увидел дочь совершенно новыми глазами. Он всегда знал, что она симпатичная девушка, очень похожая на свою мать в молодости — а Ирина считалась когда-то первой красавицей района. Но в том, как Лидочка сейчас выглядела, как она стояла, упирая кулак в слегка изогнутое бедро, как она засовывала карамельку меж полных губ было что-то дико чувственное и сексуальное. Такой Панюшкин дочь никогда не видел, да она такой раньше и не была.

Не повторяя своего приглашения Лидочка развернулась и неторопливо побрела в дом, плавно и красиво покачивая бедрами. Стало видно, что ее шортики оставляют открытыми нижние части ягодиц. Отец заворожено смотрел на задницу дочери, которая как будто бы стала более округлой и упругой, и то ли сама самую малость (как раз, чтобы выглядеть идеальной) увеличилась в размерах, то ли лидочкина талия стала более узкой. Панюшкин тряхнул головой. У Петечкина же вообще из разинутого рта разве что слюна не текла. Оставив своего незадачливого компаньона на улице, и терзаемый смутным предчувствием радикальных перемен, Александр Николаевич вошел в дом.

Собственное жилище поразило его невиданным порядком и абсолютной чистотой. Все поверхности сверкали, и нигде не было ни пятнышка, ни пылинки, ни небрежно брошенной вещи. Ощущался слабый — не пределе чувствительности, цветочный аромат. Обычно орущего на весь дом телевизора, бывшего средоточием жизни их семейства, не было слышно, зато где-то играла негромкая и ненавязчивая музыка. Панюшкин удивленно огляделся, не веря, что попал именно к себе домой.

— Ты уже вернулся, милый? — вдруг услышал он знакомый голос.

Панюшкин обернулся и у него отвисла челюсть. Вышедшая ему навстречу женщина была очень, до безумия похожа на его жену, но ей не являлась. Она была гораздо стройнее его жены, в последние годы совсем потерявшей талию в многочисленных победоносных сражениях с тортиками и пирожками. Ее кожа была более гладкой и имела более здоровый цвет, да и вообще эта