Романтика похоти. Т. 2 гл. 5 — моя тётя миссис Браунлоу, продолжение

вещи. Позвольте мне взглянуть на неё.

Она тут же отбрасывает покрывало, и мой огромный дрекол взлетает во всей славе самой непоколебимой стоячки.

— Честное слово! Что за монстр! — вскрикивает она, пристально рассматривая то, что открылось её взгляду.

В глазах её искры, а лицо полыхает.

Доктор приближается и также с очевидным восхищением хватается за него.

— Мое ...сокровище, ты в состоянии будешь поместить его в свою натуральную тёплую ванну? Ведь он настолько большой!

— О! У меня в этом нет малейшего сомнения! Я сумею успокоить и избавить его от всякой боли. Бедный парень, как он пульсирует! Именно это причиняет вам сильную боль, дорогой Чарльз?

— О, да! Ваша рука, кажется, делает его ещё твёрже, чем прежде, но в то же самое время вызывает какое-то странное чувство — чудеса да и только! вот-вот закружится голова и я упаду в обморок. — Облегчите же меня, дорогая тётушка! Доктор сказал мне, что вы сможете это, если захотите.

— Конечно, смогу, мой дорогой мальчик! Только вот есть одна загвоздка. Мой способ — это большая тайна, известная лишь вашему дяде и мне самой; и вы должны уверить меня, что никогда и ни с кем не поделитесь им, а уж тем более не станете рассказывать о ходе лечения. Только моя сильная привязанность к вам заставляет меня сделать что-то посильное, чтобы облегчить вас. Обещаете не быть болтливым?

— Моя дорогая тетя, вы можете быть уверены в этом, ведь я буду слишком много обязан вам, чтобы когда-нибудь даже подумать о выдаче секрета вашей восхитительной доброты. Сделайте же, прошу, сделайте это сразу! Уж очень я странно себя чувствую и разрываюсь от боли.

— Ну ладно, подвиньтесь и уступите мне место возле вас, чтобы я смогла прилечь; доктор накроет нас, и я быстренько ослаблю эту одеревенелость.

Она взбирается на кровать, ложиться спину, натягивает на нас простыню и говорит мне:

— Для того чтобы побыстрее избавить вашу закорючку от одеревенелости, её надо поместить в ножны, которые находятся в моём теле, внизу моего живота. Сейчас я его оголю, а вы взбирайтесь на меня.

Я нарочито неловко делаю это, и она, схватив мой стоящий дрекол, помещает его набалдашник между уже довольно влажными губами, сказав мне:

— Втолкните-ка это подальше!

Мгновенно скользнув чуть ли не до стручков в её восхитительные ножны, я вскрикиваю:

— О, небеса! Как же здорово! Дорогая, дорогая тётушка, что мне теперь нужно делать? Я чувствую, будто собираюсь умереть.

Явленная мною невинность, кажется, усиливает её удовольствие. Она отбрасывает в сторону простынь, нас покрывающую, и, крепко обхватив моё тело руками и ногами, просил меня:

— Заставьте свою закорючку ходить туда и обратно, подвигайте вверх и вниз жопой!

— Чем-чем?

— Задницей, седалищем, тем местом, которым вы садитесь...

Я следую за её указаниями, а она помогает мне с редким искусством, замечательно сжимая и стискивая мой инструмент, когда я беру назад, и отступает, чтобы опять сойтись встречными ударами сверху и снизу. И всё это с выражением самого сладострастного восхищения.