в конце концов, не имея возможности утолить опустошительную жажду, возлежа на животе, привлекает меня, по-прежнему остающегося в добровольном заточении в её великолепном и изящном забое. Мы лежим очарованные в течение некоторого времени, пока доктор, который, во время нашей последней сечи, также очистил себя, не говорит нам:
— Теперь нам следует встать.
С трудом я отрываю себя от этих восхитительных ножен и поднимаюсь с наконец-то обвисшим петухом. Доктор поздравляет меня:
— Вот видите, последняя перемена мест закончилась с успехом.
Его жена лежит неподвижно и тяжело дышит, и мы вынуждены помочь ей подняться. Она кидается в мои объятия, крепко прижимает меня к вертикально колышущейся груди и нежно целует, произнося:
— Надеюсь, я совсем освободила вас от боли. Вы мой родной, дорогой мальчик, и я всегда буду счастлива освободить вас от этого неудобства всякий раз, когда вас это обеспокоит.
Про себя я удивляюсь, что они продолжают поддерживать эту идею, но я приноравливаюсь к ним, и выступаю в качестве довольно невинного простака, несмотря на всё то, что произошло.
День проходит точно также, как и предыдущий. После двухчасового занятия чтением тётя опять предлагает совершить прогулку, которая, конечно, заканчивается в летнем домике, где снова давление воды вызывает у меня болезненную твёрдость, которую тётя преуспевает смягчить после четырех самых изящных любовных схваток, с той лишь разницей. что между двумя последними совершается хороший двойной гамаюш. Тётя должна была кончить по крайней мере раз десять и казалась полностью довольной, но продолжала утверждать:
— Это моё вознаграждение за то, что я освобождала вас от вашей болезненной твёрдости.
И снова я провожу часы в поучительной беседе с моим учёным дядей.