краю — и стал тыкать прикладом винчестера в то место, где, как ему казалось, утонула девушка.
Он не успел рассмотреть ее лица и тела. Он не знал, за что ее казнили, и не знал, почему хочет ее спасти. Тыкая прикладом в густую жижу, он месил ее, как тесто, оставляя глубокие разводы...
• • •
... Из нее сам собой лез плач, глупый, беспомощный девчачий рев, и она ничего не могла с ним поделать, всхлипывая, как маленькая.
Когда месиво подтекло к носу, она старалась запрокинуть голову назад, чтобы дышать еще хоть какое-то время. В глаза било солнце, и они упорно закрывались, хоть ей и хотелось взглянуть напоследок на небо. Но уже нельзя было повернуть голову, и она просто дышала, думая о том, что скоро, совсем скоро не сможет этого делать. Она вспоминала, сколько могла продержаться без воздуха, и пыталась прочувствовать минуты или секунды, отделяющие ее от конца.
В голове мелькали мысли о том, как с нее прилюдно содрали одежду, как она осознала себя голой, осознала, что все видят ее розовую пипиську... Глупые, лишние мысли. Уши давно залепило жижей, и все вокруг заглохло, как в сундуке. Почувствовав, как в открытый рот затекает грязь, она поняла, что ей остались считанные вдохи, и забрала воздух густо, как только могла — до головокружения, до искр в закрытых глазах. Грудь больно сдавилась, и пришлось немножко выдохнуть; спохватившись, она попыталась вдохнуть снова — и сжала легкие в спазме, почувствовав, как в ноздри вместо воздуха лезет грязь.
Все ее лицо было уже под жижей, скрывшей дневной свет. Осознав это, она почувствовала, как ее распирает отчаянный плач, и надулась изо всех сил, не выпуская из себя воздух. Пытаясь освободить нос, она начала отгребать грязь с лица — но у нее ничего не получалось. Воздух быстро исчерпался, и уже очень хотелось вдохнуть...
Она думала о том, что через минуту умрет, что она уже умерла для всех — и то, что она еще жива, еще думает и чувствует что-то здесь под грязью, уже никого из живых не касается... Вдруг прочувствовав свое умирание, она хотела крикнуть — но рот немедленно набился грязью, а из легких вышел драгоценный воздух. Ее залила паника, липкая и вязкая, как грязь во рту, и руки отчаянно забились, разгребая жижу над головой. Она уже не понимала, выходят ее руки наружу или нет, и билась из последних сил, увязая в душном, глухом, тягучем мареве. Она знала, что умирает, но не могла и помыслить, что это будет так отчаянно страшно, — и билась, как зверь, в черной пустоте без верха и низа, и руки ее пытались ухватиться хоть за что-нибудь — за грязь, за воздух, за пустоту...
Внезапно рука ее задела что-то твердое.
Обожженная надеждой, она попыталась уцепиться — и с какой-то попытки ей удалось крепко сжать твердый предмет, выскальзывающий из рук.