Айяна

перед коллегами за наши отношения с юной студенткой, но вспомнив искрящийся взгляд и искреннюю улыбку Айяны, я и сам непроизвольно улыбнулся. Так смотрят и улыбаются, только когда любят, искренне, душой, сердцем. — ... знаешь, да, влюбился. И чувствую себя счастливым, может даже впервые в жизни, столько лет прожив, я — счастлив! И я не знаю, может это и наваждение, может и мимолетно все, и сколько продлится это, я не знаю, но пока есть, пока я люблю и чувствую, что мне отвечают искренностью и взаимностью, то каждый день — мой! Раз уж бог решил там, на небе, что достоин я счастья, так и я буду пить его до дна, сколько отмеряно, даже если и придется потом заплатить за это большую цену... Знаешь, Юра, оно того стоит!

Когда я упомянул бога, Юра (неверующий, как и я) даже поднял глаза на потолок, словно там и впрямь вместо люстры свисал бог и кивал, подтверждая мои слова.

— Вот и не хрен Коля тебе никуда ехать. У тебя вот счастье через край, глаза как у пацана блестят, когда о ней говоришь, а ты на войну собрался. Дурррак! — безобидно отозвался Юра. — Решено, я Шевченко отправлю!

— Нет, Юра, давай не будем ругаться. Этот репортаж мне нужен. Хочешь — со мной Шевченко отправляй, хочешь — отдельно от меня. Но я поеду. Не от редакции, так сам по себе, вольным репортером.

Главный редактор лишь устало пожал плечами, зная, что спорить со мной бесполезно, допил коньяк, убирая бутылку и пустые стаканы в ящик стола.

— Пойдем по домам, Коля!

8.

Айяна прижималась ко мне хрупким телом, словно хотела согреться или искала защиты. Но от кого? От чего?

Ее тонкие пальчики машинально игрались волосками на моей груди, щекой она касалась моего плеча, обдувая своим дыханием шею. Я поглаживал гладкую, будто мрамор, кожу ее обнаженной спины, проводя пальцами по выступающим волнами ребрам ее худенького тела. Айяна лежала, запрокинув на меня ногу и моего бедра касался шелковистый пушок ее лобка.

— Ты чем-то взволнована? — Я боюсь! — прошептала она. — Боюсь!

Я даже приподнялся на локте, чтоб заглянуть в ее лицо, и она, подняв голову, посмотрела на меня взглядом затравленного зверя. В ее раскосых глазах читалась тревога. Такое впервые было с ней.

— Да что случилось, родная?

— Дурное очень у меня предчувствие. Поездка эта твоя. Я боюсь очень... боюсь тебя потерять!

— Да брось! Сколько было этих поездок. И ни одной царапины. — Теперь Айяна, подняв голову, серьезно посмотрела на меня. — Нет, ну была одна, — сказал я, упоминая на шрам на лопатке, последствия одной из горячих командировок. — Но то сто лет назад было, молодой был, неопытный. Сам, в общем, и виноват...

Она лишь покачала головой и вновь опустила ее мне на плечо.

— Боюсь! — повторила она!

Несколько минут мы лежали молча. Каждый пребывал в каких-то своих, тягостных мыслях. Потом я аккуратно высвободился из нежных объятий моей юной нимфы и отправился на кухню, шлепая босыми ногами