Ма... = мама?

мне дали, когда Сережка переходил в пятый класс. Уже утром за ним прислали машину...

Мне не разрешалось навещать его. Раз в полгода я могла позвонить ему и, не особо надеясь на ответ, сказать пару слов. А еще раз в месяц мне разрешали приносить ему передачки — одежду, еду, книги...

Мы прожили так три года. Когда Сережке исполнилось восемнадцать, меня предупредили, что держать его в интернате больше нельзя — по закону это учреждение рассчитано только на детей и подростков до восемнадцати лет. С двадцати трех его можно будет определить в аналогичное учреждение, но уже для взрослых, но эти пять лет он должен будет провести дома. Они заверили меня, что окажут нам всестороннюю поддержку, что раз в месяц нас будет навещать их врач, что раз в полгода он будет проходить обязательную диспансеризацию и курс лечения, что мне все объяснят и всему научат. «Но... вы же понимаете...», — понизив голос, закончил главврач на многозначительной паузе.

И вот сегодня его привезут домой...

Закончив уборку, я вернулась в зал, села на диван и включила телевизор наугад. Кажется, показывали какую-то комедию, но я точно не помню. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот лопнет, и замирало при любом звуке, доносившемся из подъезда...

Резкий звонок — короткий, как удар хлыста — заставил меня вздрогнуть. Сердце остановилось. На ватных ногах я с трудом преодолела несколько шагов до двери и дрожащим голосом спросила: «Кто?»

Ответа не последовало.

Вдруг переставшими слушаться руками я повернула замок, опустила вниз ручку...

На пороге стояли двое — молодой парень с коротко остриженными темно-русыми волосами и тусклыми карими глазами и мужчина примерно моих лет в белой медицинской шапочке на голове и зеленой форменной фуфайке под небрежно наброшенной темно-коричневой дубленкой. Мужчина выглядел уставшим. В руках он держал металлический чемодан с красным крестом в белом круге.

Я сделала шаг назад, и врач слегка подтолкнул парня под спину.

Они вошли. Я помогла парню сесть на низкий пуф у двери, при этом он не поднял на меня глаз, и закрыла замок.

Нет, конечно, я знала, что это мой сын — за последние три года он, разумеется, сильно подрос, возмужал, черты его лица стали резче, и он еще больше стал походить на своего отца, но это точно был мой сын. И его молчание, эта апатия и неподвижность сводили меня с ума. Мне хотелось схватить его за плечи и встряхнуть посильнее, но я знала, что так его не растормошить...

Врач с глухим стуком поставил свой чемодан на трюмо и раскрыл его.

— Ольга Ивановна, — начал он, — Арнольд Львович просил передать вам направления на массаж и ЛФК, на иппотерапию и на дельфинотерапию... — он вручил мне ворох маленьких бумажечек. — Медицинская карта с результатами всех обследований, которые проводились во время пребывания Сергея в интернате. В ближайшие дни вам нужно будет обратиться в районную поликлинику и встать там на учет... — он вынул из чемодана коробки и баночки с лекарствами, заботливо упакованные в полиэтиленовый пакет. — А здесь