Когда приходят великаны

девоньки, — заныла Юнона, — а вдруг мой тоже меня с дружками решит поделить? Его-то дубину я худо-бедно могу впустить, но две сразу — хоть убей, не влезут!

Умана слушала женщин и холодела. Как же так? Они страдают, а она будто сыр в масле катается! Игн и добр к ней, и заботлив, и ласкает так, что ничего слаще с ней жизни не было. Засыпать станет — руку широкую ей под голову кладет. Просыпается — нежности на ушко шепчет. То рассмешит ее, то похвалит, а уж как содрогается на его колу Уманка, так от одной мысли жарко становится.

Рыжие сестры-близняшки Олла и Юлла переглянулись и заявили в один голос:

— Надо устроить в честь великашек пир да и отравить всех скопом!

Девичьи головы повернулись к сестрам. Все заговорили хором:

— Но как мы это провернем?

— Это сколько же отравы надо на таких здоровяков!

— Какой грех страшный так поступать!

— А что будет с деревней? — в гневе поднялась Умана. — Об этом вы подумали, сестры? Они нам колодец выкопали и от засухи спасли, вы что, совсем добра не помните? Без челубеков нам будущую зиму не пережить! Мужчин у нас нет, одни дети и старики. Запасы великаны все подъели. Охотятся они на славу и собирают быстро. Только этим и сыты.

— Проживем! — отмахнулась Рулла.

— Станем коров резать, — осклабились близняшки.

— Тебе хорошо говорить, тебя твой челубек любит! — заголосили остальные.

— Да, он тебя на плечах катает, это вся деревня видела!

От последних слов Умане защемило сердце. Неужто и впрямь любит? Но думать сейчас надо было не о том. Надо было баб вразумлять.

— Нельзя челубеков травить! Давайте договариваться! Челубеки — тоже люди, понять должны! Вы с ними говорить-то пробовали? Просить языком человеческим? — настаивала Умана, водя глазами по лицам.

— Да чего с ними говорить, — загалдели девки, — они и слушать не станут, хвать за это дело и поехали!

— Какие же они люди, — вскричала Джера, — разве люди уморили бы Енавку?

— Люди еще и не такие ужасы способны, Джера, — напомнила Умана. — Чем мой муж Атав лучше? Он надо мной три года измывался, чтоб до смерти довести. Все голодом и холодом морил по заветам святого страдотерпия! Я к началу войны только мечтала о быстрой смерти, лишь бы это кончилось!

— То другой разговор, — подбоченилась Джера. — Вера — дело святое! За святое можно и пострадать!

Долго плакались друг дружке женщины и все никак не могли договориться. Одна Феба молча крутила соломинку в руках. Умана подсела ближе к кареглазой девице, что по годам могла ей прийтись старшей сестрой.

— Феба, а ты чего молчишь?

Живот у той еле заметно округлился. Великан, с которым она жила, времени даром не терял.

— А чего кричать понапрасну? — вздохнула Феба. — Меня Лихон мой не обижает. Наоборот. Давай на ушко скажу...

Она приблизила губы к уху Уманы и щекотно зашептала:

— Мы с ним валетом ложимся, он меня к себе на рот сажает и целует между губ так, что я от