Когда приходят великаны

в жаркой истоме. Крючит ее всю от незнакомых чувств, соски звенят от грубой ласки челубека.

— Да что ты заладила, больно да больно! А ну замолкни! — размашисто шлепнул Игн крикунью по заду. Заалел на коже след шести пальцев. Взвизгнула Умана, затряслась так, что дрожь великану передалась сладким трепетом. Нравилась девка челубеку — и сильно. Захотелось ему, чтобы стало ей приятно. А потому плюнул он на широкую ладонь и просунул пальцы девице под живот. Стал губехи мокрые натирать да между ними наглаживать. От такой ласки все самки человеческие млели, это Игн усвоил еще в далёкой юности.

Он верил, что когда вспахивает девку, та вбирает в себя его суть — и плохое, и хорошее. За жизнь успел он набедокурить и немало повоевал. А потому плохого в нем было с избытком, в том он себя не обманывал. Выжечь дурное и оставить светлое могло только огниво. Потому-то Игн всех девок, что брал, старался распалить, чтоб меж ног у тех загорелся огонь очищающий. Чтоб содрогалась самка на гребне его да искрилась. Если сугубо о своей радости думать, и до огня самку не раззадорить, зло изнутри ее разъест. Испортится у той характер и волосы выпадут.

Не прогадал Игн, ебливой оказалась девица, когда ласку распробовала. С гортанным воем начала подаваться навстречу, когда он ее горошинку теребить стал. И вот уже сама раскорячилась, открыла чресла и не просит пощадить.

— Ах, как хорошо! Что же это такое! — пищит, — как же сладко, разве так бывает!

Оказалось — бывает. Долбит самку челубек, глубоко тыкает, хрипит, наслаждается.

— Отведай уда челубечьего! — приговаривает. — Что воешь, нравится?

— Ды-да-ааа-ааахх!

Уманка уже вся дрожит, волосы разметались, щеки горят, первый раз ей на колу хорошо. Игн свое дело знает, стержень у него крепкий. Может он, если надо, обождать, пока деваха свое получит, не расплескаться прежде времени. А Умана уже себя не помнит. Пальцы великана кружат меж ее губ, расковыривают негу, в глубине запрятанную, а она от удовольствия в голос кричит. И уже не важно, прибежит ли кто на крик, лишь бы прижаться к челубеку покрепче. Околдовал, не иначе! Мерещится Умане, что лезет она все выше по волшебному ростку, что до неба достает, и хочет до самой маковки добраться.

Замедлил Игн себя и застонал. Еще миг — и уж не вытерпит, слишком тугая девица внутри, слишком сильно дрожит. И тут слышит — заохала, запела птицей, запросила добавки. Почувствовал Игн, как щель разгоряченная обхватывает его ствол и понял, что получила самка радость. Уж не осталось сил терпеть, давно он в такую раскрасавицу не спускал. Переполнилась через край сила великая, обострила на кончике уда трение и ка-а-ак хлынет потоком! Рычит медведем Игн и в девчонку человеческую великанское семя глубже вколачивает... Знай, девка, что такое с челубеком ложе делить и свое место знай.

И вдруг как хрустнет под великаном то самое ложе, как накренится худо сколоченная кровать, да и рухнет на пол под весом