Злата проспала глубоким сном двадцать часов. Только к вечеру следующего дня чары Морфея уступили место другому более сильному чувству, которое поставило армянку на ноги и ураганным ветром понесло на кухню. Голенькая куколка поглощала еду со страшной скоростью. Я испугался, что она обожрётся, и её начнёт тошнить. Мы договорились не усердствовать в первый раз, покушать ещё раз ночью, если возникнет желание.
Желание возникло, и я снова следил за тем, чтобы она не обожралась. Если в первый раз Злата одна осилила огромную сковороду жаренной картошки, которую я рассчитывал на три дня, одна съела яичницу из пяти яиц, десять сосисок, предварительно отваренных мною в кастрюльке, то ночью эта миниатюрная бестия взялась за хлеб с молоком и вареньем. Я боялся, что неизвестный недуг вызвал полное отсутствие меры в её организме. Злата точила по-страшному, пугая меня механическим пережёвыванием всего съедобного. К пяти утра она, наконец, успокоилась и уснула.
Наступил понедельник. Мне нужно было идти на работу. Я оставил записку на кухонном столе в надежде на то, что Злата найдёт её там, когда проснётся. После произошедшего я слабо представлял себе обязанности Ключника.
«В любом случае, — думал я, выходя из подъезда, — пора позвонить старому импотенту Мюллеру и спросить, как у него дела».
Я по-прежнему не знал, что вызывает страшную болезнь, поразившую Злату, но уже понимал, что девушки боятся помешательства, приводящего к смерти, и поэтому цепляют замки на вагины. Кольцо Ключника всё это время оставалось на моём члене, придавая уверенности. Что-то подсказывало мне, что именно в нём кроется тайна чудесного исцеления армянки.
«Как ни крути, но ей стало легче», — вспоминал я прошлую ночь.
Злата уже не орала, не мастурбировала и не бросалась на меня, как ненормальная.
Я дошёл до угла дома, и тут лицом к лицу столкнулся с двумя представителями доблестной милиции.
— Дмитрий Николаевич? — они сразу узнали меня. — Пройдёмте, пожалуйста, — один из них взял меня за локоть.
Валять дурака, лохматить ментам бабушку не представлялось возможным. Я жил на съёмной квартире и никогда в руках не держал повестку, открещивался от неё по телефону, как мог, когда мама звонила.
— Аккуратно порви на тысячу кусочков и выкинь в мусоропровод, — учил я её. — А если придёт участковый, скажи, что уехал в Россию на заработки, скажи, что женился, что ему там хорошо и он ждёт российского гражданства. А если наступит война, то он всё равно за наших воевать будет, так что пускай там в военкомате не беспокоятся за его судьбу и спят спокойно. Родина на замке.
На замке...
И вот доблестные стражи ведут меня в милицейский уазик, сажают на заднее сиденье, предлагают «прокатиться в участок», чтобы «задать пару вопросов». Возражений у меня, конечно, нет. Я рад-радёшенек стараться, помогать в расследовании серьёзного правонарушения.
Мы приезжаем к солидному старому зданию в районе «Парка Челюскинцев», на входе часовой, на стоянке служебный транспорт с признаками власти: маячки, символика, тонированные стёкла. Меня ведут по пути наименьшего сопротивления, я только