припадке, похожем на эпилепсию.
— Держи её, — хрипит полкан, скобой-клешнёй прибивая шею Людочки к столу, почти до конца вгоняя расслюнявленную дубинку в горло. Все тридцать сантиметров толщиной с черенок лопаты с огромной скоростью влетают в горло, расширяя его визуально. Ручка стукается в губы и дубинка начинает обратный путь. Людочка не заглатывает дубинку, её потрошат, как курицу или индюшку, засовывая резиновую руку глубоко внутрь, выгребая остатки женских соплей.
Я держу её. Она бьётся в мощном оргазме, как будто ничего больше не знает в этом мире, кроме бурных оргазмов. И жуткий безумный стон, кошачий мартовский рёв разносится по кабинету Начальника Главного управления.
— Вот так, — Хомич испытывает не меньшее удовольствие от оргазма подчинённой. Он постепенно отпускает её в свободное плавание, треплет по щеке. Я тоже делаю шаг назад, обессилевший после борьбы с задницей дикого мустанга.
Людочка сползает с дубинки по крышке стола и валится на пол, как мешок муки. Это вызывает дикий хохот у полкана.
— Молодец, выручил, — он довольно смотрит на меня. — Что б я без тебя делал, — обходит край стола, заглядывает вниз.
Я уже заправил член с презервативом в джинсы, пялюсь на бездыханное сытое тело, валяющееся под столом, затраханное в рот символом милицейского мужества. Моя роль на сегодня выполнена. Надеюсь, меня отпустят без предъявления обвинений в растлении молоденьких сотрудниц.
— Да, передавай там Шитинкову привет, — полкан дружелюбно улыбается, неожиданно протягивает руку. Я испытываю неловкость, пожимая её, вспоминая, что так зовут Мюллера.