было невыносимым. Он держал мою щель раздвинутой, пока не нашел тот нежный бугорок плоти, привлекший его внимание благодаря настойчивости его языка. Мой клитор — а на самом деле все мое тело — дрожал с каждым его полизыванием. Он покусывал и щелкал по нему, чередуя эти знаки внимания с глубоким погружением в глубину моей норки. Когда он покончил с этим, я опустилась на диван, раскинув в разные стороны свои бедра, притворившись, будто я совершенно беспомощна.
Настало время старого достойного дворянина. Он мужественно снял штаны и извлек свой толстый инструмент. К сожалению, я увидела из-под уголков моих полузакрытых глаз, что он абсолютно беспомощен! Его член, возможно, и был хорош в то или иное время, и даже сейчас с виду он был не так уж и плох, только он не стоял! Это был фатальный порок. Он лег на меня, просунул руку под мои ягодицы, ощущая меня там. Затем приподнялся и обозрел мои широко раскрытые прелести. Но все это не имело значения, — его член не напрягался. Наконец я встала с дивана в состоянии глубокого отвращения, разочарования и искренней жалости к твоей бедной матушке, которая, как я впоследствии выяснила, нашла духовное и телесное утешение в служении отца Юстаса. Так что не обращай внимания на то, что он с такой любовью относится к твоей матери, мой дорогой Огюст. А теперь, — сказала она, целуя меня, — если ты уже закончил копаться в секретных частях моего тела, мы вернемся в гостиную.
С большим облегчением узнав эту правду, я в приподнятом настроении вернулся в гостиную и обнаружил, что моя мать и ее исповедник весело смеются над чем-то, что они обсуждали. Сразу же после нашего прихода отец Юстас сказал мне:
— В ваше отсутствие, мадемуазель, я рассказывал вашей матери, что мой долг как одного из главных исповедников, назначенных в монастырь Сен-Клер, — должным образом расспросить о нравственности и привычках всех его обитателей, даже если монахини или послушницы не исповедовались. Я думаю, что присутствие вашей матери и тети избавит процесс от всех нарушений. Несомненно, настоятельница полностью удовлетворила свое любопытство относительно вашего пола и невинности, но я хотел бы удовлетворить и свое, просто ради проформы, о которой вы знаете. Итак, мадемуазель Огюстина, я побеспокою вас и попрошу подойти ко мне и приподнять ваши юбки.
Здесь я сильно заколебался, но моя матушка по ту сторону стола кивнула и улыбнулась мне, а тетя прошептала: «Иди к нему. Это всего лишь развлечение!» Я подошел к столу, где сидел его преподобие, обхватив рукой за талию моей матери, и медленно задрал свои юбки. К вящей радости — но не к удивлению — всех присутствующих, перед ними во всей красе предстал мой член и его свисающие шары. С тех пор, как я вошел в стены монастыря, мой орган, на самом деле, был уже более или менее окрепшим. На время ужина он на время затих, но ощущение киски моей