Кому на Руси жить хорошо

бы, если бы сильная рука хозяина не удержала ее. А он быстро снял с себя шарф и ловко связал ее тонкие запястья. Затем осмотрелся и, приметив вбитый в стену крюк от подсвечника, быстро примотал к нему другой конец шарфа, так что женщина оказалась привязана за поднятые руки. А затем он начал целовать крепостную так, как не целовал еще никто в жизни. Язык его горячий и упругий входил в нее, щекотал кончик ее языка, пробегал по открытым губам, носился во рту то долго, то коротко. Губы его всасывали ее язык и губы. А затем он стал облизывать ее розое ушко под сбившимися волосами.

— Мамочка! — запищала она

А затем перейдя на хриплый рык закричала: «Ииииииииииии!» и забилась, как рыба попавшая в сети.

Но это было только начало. Вот он развязал шнурок на рубахе и распахнув ее вывалил на свет две молочные сиськи, под белой кожей которых бежали голубые дорожки вен к огромным розам сосков. Сладкая истома охватила все тело, дрожавшее будто осиновый лист на ветру. Пальцы поглаживали окружья сосков, заставляя твердеть их и бугриться. Требовательные губы насасывали нежный бархат бабьей кожи и капельки голубоватого молока собирались на их кончиках. Неожиданно Гавриил Романыч отошел и, взяв со стола колокольчик, требовательно позвонил. Петух бы прокричать не успел, как в кабинет вошла Агафья.

— Давай с Атькой к нам быстро, — приказал хозяин.

— Чужие-то нам зачем? Срамота-то какая! — промелькнуло в Настиной голове. Но не уйти, не прикрыться она уже не могла. А бес-искуситель вновь терзал ее сиськи и его безжалостные пальцы наигрывали на ее куночке такую песню, что и Лель не смог бы такую сыграть.

Как в тумане Настюха увидала вошедшую нагую Агафью и барского камердинера Атьку. Ключница встала на колени перед господином и, расстегнув ему порты, выпустила на свободу елдак. О! Как Настя хотела, чтобы этот здоровый, торчащий кверху, чуть изогнутый хуище, вошел в нее и затушил пожар, горевший во чреве. Но нет. Эта блядина, солдатка, стала облизывать и насасывать его драгоценный кляп. Её руки играли с его яйцами, теребя и оттягивая их. И пока граф наслаждался прелестями своей крепостной, его ключница дарила ему наслаждение.

Настя и представить себе не могла, что и смотреть на хуй может быть сладко. Но самое удивительное было то, что камердинер Атька, оказался не парубком, а самой настоящей девицей, правда не красной — маленькой, чернявой, вовсе без сисек, но с густыми чёрными волосами на кунке. Она пристроилась между ляшек Агафьи, стоящей раком и сосущей барский хуй, и зачмокала языком.

«Собачья свадьба какая-то, а я главная течная сука в ней,» — пришло в голову Насте. Ну и пусть, пусть буду сукой, зато сладко так, что невмочно. И она зарычала, завыла: «Ну отъебите же, Христом богом молю».

И он внял наконец-то её мольбе, подхватил руками под ляшки, прижал покрепче к стене, так что ноги повисли в воздухе, задолбил так, как мужики