скамью, готовясь принять неизбежный финал. Как потом их жестоко рвало и трясло. Как они снова нашли в себе силы сесть на скамейку и безмятежно обняться... Бандарабан часами лежал в кустах, не спуская здорового глаза со своих обидчиков. Смотреть на их предсмертную эйфорию было жутко, но скрипач досмотрел всё до конца. Он не злорадствовал, однако и не подумал вызывать неотложку. Они получили по заслугам, — думал он, поражаясь, как это взрослым людям, пусть и с теми ещё тараканами в головах, хватило ума жрать белладонну. Когда он убедился, что они больше не шевелятся, он вышел из своего укрытия и взял камеру, которую Алёна, умирая, поставила на противоположный угол сидения. Вытащив карточку, на которой была злополучная запись, он разломил её, выбросил осколки в урну и отправился к себе.
Было уже почти светло, когда Бандарабан отпер своим ключом дверь и ввалился в квартиру. В спальне, на нерасстеленной кровати, ничком лежала мертвецки пьяная Айвазовская, которая была всё в тех же шортах и уличной майке; грязь засохла на её ступнях. Около неё, на смятом и испачканном ...покрывале, подобрав под себя ноги в грязных босоножках, сидела Бурхонова, такая же не переодетая с улицы и не намного менее пьяная. Рядом с женщинами на кровати, а также на полу валялись несколько опустошённых бутылок красного вина. Тамара курила в открытое окно, из которого дул тёплый ветер. Рукой, которой она не держала сигарету (женщины выкурили не одну пачку), она гладила по голове забывшуюся в тяжёлом сне подругу. Бандарабан, не говоря ни слова, с силой поставил камеру на тумбочку. Татьяна не пошевелилась, а Тамара повернула своё одухотворённое лицо к мужчине, и взгляд её сказал: я же не зря полагаюсь не тебя, мой защитник. Семья пережила эту ночь...