Катя и Машка

грохота выбитой двери. Нашу троицу ментам пришлось буквально разрывать на части, так уж мы были склеены

сахаром и спермой. Кожа, волосы — с ног до головы. Внешне мы напоминали каких-то дикарей из Новой Гвинеи. По ногам Кати

шли кровавые разводы. К Машкиной спине прилипла этикетка от шампанского. Наши лица были покрыты пятнами помады различных

оттенков. Какой-то доброхот принес Кате куртку, но она отдала ее Машке, догадываясь что саму ее без одежды не оставят. Мне

после короткой перебранки принесли джинсы. Уже в наручниках, меня тычками вывели в коридор. Там, к счастью для меня и

Машки, было полно народу: комендант, какие то люди из ректората, несчастный замдекана по общежитиям и куча разбуженных

студентов и студенток. Суда Линча я счастливо избежал, и уже у лестницы встретился глазами с насмешливым взглядом Нконо.

Тот мотнул головой и я заметил нашего попика, стоящего в небольшой нише у кухни с безумными глазами. Ситуация начала проясняться.

В сотне метров от общаг располагалась «мусорка», так мы называли опорный пункт охраны порядка, N-ского отделения милиции, политкорректно

вынесенного с территории студенческого городка в разгар перестройки. Говорят, что тогда наш Университет был в авангарде демократии, а

многочисленные атавизмы студенческого самоуправления сохранялись вплоть до отставки старого ректора, которая состоялась примерно

через год после описываемых нами событий. Туда нас всех и повели. Как это обычно бывает, аукцион начался с предложения

дать нам лет по 10 за похищение человека и изнасилование, однако «жертва» защищала нас с таким отчаянием, что постепенно

ставки упали до хулиганства и притоносодержательства, а кончилось все каким-то полумифическим распространением

порнографических материалов. Постепенно всех наших выпустили, следователь уехал, ментовка опустела: я сидел в обезьяннике,

Машка в единственной из сохранившихся камер, а у стола дежурного стояла Катя, которая принесла нам пожрать, мокрые

салфетки и что-то из одежды. Она долго препиралась с придурковатым сержантом, но передать нам еду ей так и не разрешили.

Пара ментов, оставшихся на ночное дежурство, продолжала праздновать Новый Год. Они выпили бутылку водки, закусили нашим

обедом и ушли в коридор, где размещался туалет типа очко и камера где сидела Машка. Минут через пять они вернулись уже

втроем. Видок у Машки был еще тот. Или в отместку за вызов утром 1 января, или чтобы представить нас в самом негативном

свете, а может быть просто по бессмысленной злобе, никого из нас за весь этот день так и не довели до умывальника. Даже

у меня чесалось абсолютно все. Для нежной Машкиной кожи это была настоящая пытка. Я не говорю про моральный аспект —

выглядела моя подруга так, будто прожила на вокзале месяца два. Слипшиеся всклоченные волосы, лицо в пятнах спермы,

помады и крема. Над короткими зимними сапожками, на пару ладоней не достававшими до нижнего края удлиненной белой куртки

спортивного покроя, виднелись грязные колени. Я вспомнил наше шествие от общаги до опопа, в хлопьях мокрого снега, и

поежился.

Между тем сержант протянул Машке стакан водки и сказал, что-то скабрезное. Та, обильно смочила ей ладонь, и начала

тереть лицо. Ментам это не понравилась. Сержант закурил,