Нетривиальные похождения Робина Гуда. Глава 3: Из огня да в полымя

что в какой-то момент я почувствовал свою власть над распростёртой подо мной женщиной. Уже с неким чувством собственного физического превосходства мужчины над женщиной, я лениво пресекал её попытки перевернутся подо мной или сбросить меня с себя.

И... Хм... Но мне снова показалось, что именно тот факт, что эта женщина моя родная мать... Да, именно это возбуждало меня ещё сильнее, как это не странно и не противно человеческой природе. Но именно это внезапно придало всему происходящему особый острый непередаваемый вкус. Ведь помимо прочего, что я всегда всем сердцем искренне любил эту женщину, мою ненаглядную обожаемую мамочку, но её авторитет, её власть, её воля всегда довлели надо мной, бесспорная и непререкаемая.

Но теперь, с той самой ночи на корабле Греха, аки узы вассальной зависимости вассала от сеньора, за эту неделю ореол материнской власти надо мной, и даже её неприкосновенность в моих глазах были развеяны в пыль, разбиты в дребезги. Да, наверное, и странно было бы, если бы этого не случилось, после того, как я воочию убедился КАКОЙ может быть моя мама. И как быть, если теперь, вопреки всему и вся, не желая терять мать, я хотел прежде всего видеть её своей любовницей?

Это был самый настоящий ядерный революционный взрыв в моём сознании. Звучит, не спорю, пафосно. Но ведь речь идёт о тысячелетнем табу, как тут не крути.

Думаю, немаловажным тут было и то, что, конечно, же я не сомневался, что несмотря ни на какие угрозы, мамочка не в жизнь ничего не расскажет Марку, даже не заикнётся и моём неподобающем поведении.

С каждой минутой наша с ней возня на диване заводила меня всё более. Мне просто нравилось демонстрировать ей свою силу, — что, вот он, пришёл тот день, — я сильнее её, и она ничего не может с этим поделать. Хм... Разве, что только просить у меня милости. Но её тело в моих руках, её беспомощность, её запах... Чёрт... Кто бы тут смог остаться спокойным?

Прижав ее своим телом к дивану, я принялся, шалея от того, что творю ней, тихонько оглаживать ее бедра. Знакомое, испытанное ещё ванной чувство, — всё-таки она мне не чужая, не посторонняя женщина, — а значит непреложный факт, что она не может мне принадлежать звучит совсем не, бесспорно.

— Да, чем я хуже, в конце концов, этих проклятых троллей!?, — в бешенстве вырвалось из меня вся суть терзающих меня противоречий, — почему!? Почему, им ты можешь принадлежать, а мне нет!?

Особо и не скрывая уже от неё своих намерений, с силой и с бескрайним удовольствием прижимал каменный член к её ягодицам.

Словно, норовистая лошадка, не желавшая терпеть над собой насилие, мама яростно забрыкалась подо мной, но я ее крепко держал, навалившись на её сочную сдобную фигурку всем своим весом, прижимая её к дивану. Тот отчаянно скрипел под нами, должно быть, в унисон злому напряжённому маминому сопению выражая своё неудовольствие таким столь непочтительным отношением отпрыска