Кому на Руси жить хорошо

и вас, оброк что вы платили — расхитил. И украл аж целых 500 рублей.

Мир так и ахнул, услышав это.

— Я без денег этих не могу, потому как мне они для службы государыне и Отечеству нужны. Староста ваш говорит, что денег этих у него нет и вернуть не хочет. Я поступлю сейчас так.

Офицер повернулся, залез рукой в ведро позади себя и вынул оттуда что-то вроде тряпки. Затем обмотал эту тряпку на голове у старосты вроде платка и закрепил веревкой.

— Это есть мокрая овечья шкура. Скоро она начнет сохнуть и сожмет ему голову. А волосы начнут у него расти и прорастут внутрь, в уши, глаза, мозги. И будет он мучатся хуже Иуды в аду.

А вот перед ним пустая кубышка. Как только найду в ней 500 рублей, отпущу его. А не найду — пусть сдохнет, аки пес. Только знайте, времени у него дня три.

Мир смотрел на это, застыв от ужаса. Прохор заголосил: «Простите ради Христа, не дайте пропасть, люди добрые!»

Вой его, привязанного к столубу у Храма, был слышен всю ночь. А утром новый помещик забрал свои 500 рублей.

Свекровь возилась у печки, мужики сидели за столом, а Настюха кормила мальца. Тот прихватывал сосок уже появившимися зубами и почмокивал. Она услышала как скрипнула дверь, потом тишина, гость видать перекрестился и сотворил молитву. А затем раздался голос нового старосты.

— Ты Петр и ты Степан, не серчайте! Только Гавриил Романыч приказал привести ему в сенные девки вашу младшую сноху — Настёну.

Ахнула свекровь.

— Куда же ее с дитем, он же ее умучает, каин.

— Ничто, мать, живы будем не помрём, — пробасил свекр, — Настасья, подь сюды!

Она спрятала сиську и зашлёпала маленькими босыми ножками.

— Слыхала, что староста сказал?

— Слыхала!

— Ну так собирайся. Дите, вон Машке отдай.

До господской усадьбы доехали быстро.

— Сиди здесь, баба, — приказал староста и вбежал на полусогутых в дом, быстро выскочил и приказал.

— Пойдем.

Робея она зашла в барские хоромы. Пройдя через несколько комнат, оказалась в большом зале. Барин сидел за столом в динном чудном армяке, без пуговиц, запахнутом на груди и подпоясанным веревкой. Ткань армяка переливалась и искрилась на солнце, а по ней ползли чудесные змеи с крыльями и лапами. Настёна залюбовалась. Барин легким движением руки отпустил управляющего и спросил:

— Ну расскажи, Настасья Петрова, что умеешь?

— Так все умею, барин: дом убирать, готовить, шить. Что положено тому с измальства научена.

— Хорошо! А ебаться умеешь?

Настюха вспыхнула. Только теперь она заметила, что полы армяка разошлись и из под них на нее смотрит одним своим глазом барский уд, да даже не уд, а удище. Такой страсти она отродясь не видала. Голова у него была багряная и чуть не с кулак размером, а там, где голова переходила в ствол виднелась серьга, как у бабы.

— Так дурное дело — нехитрое, — наконец, собравшись с мыслями ответила она.

— Нравится ебаться-то? — спросил барин.

— Вестимо.

— И хорошо тебя муж ебёт?

— Не жалуюсь.

—