Границы дозволенного

прервать несравнимое ни с чем удовольствие видеть, осязать вызванное ее женскими прелестями, ее аристократичными манерами восторженное излияние рабского поклонения. Соперничая в этот час своего торжества с Богами, переполненная сознанием своего всемогущества над человеком, распростертым где-то там, у ее ног, она испытывала состояние, близкое к оргазму.

«Господи, как он мил и доверчив! Поистине, это бесценное приобретение! Как много приятного еще можно из него выжать, если одна лишь рука, лежащая на колене, приводит его в такой экстаз! — умильно думала Майя Михайловна, — только не торопиться, не спешить. Не жадничать. Только постепенно, мягко, бережно: обычно у таких потом бывают угрызения совести, — уговаривала она себя, — еще немного: Боже, как приятно!... Как не хочется прерывать такие страстные излия-ния! Интересно, как далеко бы он зашел? Но все, все, вот сейчас...», — она намеренно выждала, пока его поцелуи переместились с бежевых туфелек с кокетливой зигзагообразной перепонкой на открытые кончики пальцев.

— Ну, ну, мы так не договаривались! — будто оскорбленная в каких-то лучших чувствах, оттолкнула она его свободной ногой. — Я разрешила тебе поцеловать только руку, а ты позволяешь себе такие вольности!... Совершенно недопустимо так забываться! — совсем натуральный гнев слышался в ее голосе.

— Простите!... Я не могу!... Что хотите, делайте!... — теперь уже любые ее слова казались наполненными огромным значением.

— С тобой просто опасно оставаться наедине! Ну, хорошо, я подумаю, что можно сделать, — с жеманным великодушием сменила она гнев на милость. — А теперь успокойся. Ляг там на спину и как можно скорее расслабься, примени свой аутотренинг. — Она указала нетерпеливым пальчиком на место под своими ногами.

Он, израненный, неспособный скрыть своего возбуждения, безвольно свалился на вытертый бесчисленными подошвами узорчатый линолеум прямо у ног ее, на место, указанное всемогущим пальцем.

Поверженный и совершенно обмякший после ураганного всплеска чувственных переживаний, он лежал в глубокой прострации, устремив ничего не видящие глаза в потолок и добросовестно старался успокоить тяжелое и прерывистое дыхание.

Майя Михайловна хорошо понимала, что сейчас с ним происходит. Широко раскрыв свои прекрасно-хищные глаза, она, казалось, никак не могла насладиться этим волнующим зрелищем своего торжества.

«Еще не все, нет, сейчас мы закрепим пройденный урок!» — ликующе думала она. Она прекрасно знала, что любой успех обязательно следует завершить каким-то эффектным штрихом, последним мазком гения на только что рожденном шедевре. Наибольшее впечатление произведет именно этот последний штрих. Концовка должна быть на высокой пронзительной ноте, только тогда она надолго запомнится и будет точить и разъедать однажды смущенную душу, требуя, точно наркотик, повторения и все нового увеличения дозы наслаждений. Отравленная душа навсегда утратит покой, и через все условности и препоны будет рваться она за новой усладой, которую, несомненно, может дать только ее отравительница.

Она сбросила туфельки и поставила одну ногу ему на губы, а другую на грудь, пропихнув ее в щель расстегнувшейся молнии куртки.

— Вот так, полежи и успокойся, заодно и ноги мне погреешь: своим горячим дыханием. Следи за своим пульсом, — с этими коварными словами она, не