Эль

не макароны, а гречку?

— Да пусть себе любят, что хотят.

— Вот и мы любим, кого хотим. И, обрати внимание, насильно в свою компанию никого не тянем.

Лина покраснела. Да, насильно её никто не тянул... А тут ещё Лариса и Клава уже одеты, а она, заболтавшись с ними, забыла про одежду, и стояла перед ними в одном бюстгальтере.

— Клава, если ты сейчас же не прикроешь её прелести, я снова разденусь, — сказала Лариса.

Лина начала быстро одеваться, но краска не сходила с её лица.

— Да забудь ты, что тут было, успокойся, пора идти домой, — сказала Клава, помогая ей одеться.

— Как можно такое забыть? Я сейчас выйду отсюда, и весь город будет на меня глазеть!

— Пусть глазеет. А ты подними голову, и гордо шагай мимо них, — сказала Лариса. — Мне как-то удалили зуб, вот этот, — Лариса указала на коронку, — так я боялась рот открыть на людях, не разговаривала, не улыбалась... А однажды рассмеялась... увидела, что все про мой зуб знают, и дальше хохотала во всё горло... Теперь, вот, коронку поставила...

— Мне что, идти по городу и кричать, что я лесбиянка?

— Зачем кричать? Кричать не надо. Но и стыдиться тут нечего. Может мы с тобой в сто раз полноценнее тех, которые фригидны, как айсберги, и тех, которые ждут, не дождутся, когда мужик с них слезет...

Странно, но Лина вдруг поняла, что Лариса и Клава ревнуют друг дружку к ней... Не познав с мужем ни чувственной, ни сладострастной любви, Лина и их не любила. Ей нравилось их общество, она возбуждалась от их разговоров на эротические темы, от комплиментов в свой адрес, от их ласк. Они доставляли ей наслаждение, доводили до экстаза, но и только. Сама она никогда не отличалась фантазией, и вела себя индифферентно. Они всячески пытались научить её, заставляли делать то или иное, но Лина противилась. Ей было приятно принимать от них ласки, но сама она не была способна ласкать других женщин. Поэтому они и обижались, и на неё, и друг на друга, думая, что она одной из них отдаёт предпочтение. А Лину одолевали странные чувства. С одной стороны, ей нравилось, чем они занимаются. А с другой... Она чувствовала, знала, несмотря на доводы подруг, что делают они что-то запретное. Ладно, думала она, нам с Клавкой по девятнадцать. Но Лариса! Ей больше тридцати, у неё есть муж, двое детей. Но она никогда не говорит ни о детях, ни о муже, ни об отношениях с ним... А что говорить? Я ведь тоже об этом не распространяюсь! Однажды сказала Клаве, и то пожалела об этом. Кому нужно чужое горе? У каждого своего достаточно...

Она так углубилась в свои мысли, что полностью отключилась, и не реагировала на настойчивые ласки подруг. И только когда Лариса больно ущипнула её, она вскрикнула и пришла в себя.

— О чём это ты задумалась, подружка? Ты сегодня на себя