Должок

я столько всяких слов знаю... Повернись-ка... в профиль... Уй, класс! Можно потрогать? Не бойся, не буду я тебя насиловать, я просто... вот тааак...

— Жирный слон, — хрипло сказала Настя, вздрагивая от его прикосновений.

— Кто?

— Я.

— Не гони херню! У тебя обалденное тело. Сказал бы крепче, но ты ведь дама. А ну-ка... а иди-ка сюда... — дядя Толя придвинул ее к себе. — Давай-ка мне на коленки... как ты сидела, а я тебе про Питера Пэна рассказывал, помнишь? Помнишь или нет?

— Помню, — бормотала Настя, мостясь к нему.

— Ну вот... Ни хрена ты не понимаешь, Настюх. Была бы ты доской худющей, как все девки — я бы только зевал, вот честно. А так — ты и не толстая совсем, и в тебе самый смак есть. Это ж мужику бальзам на яйца, когда вот эти все округлости, мягонькое все такое, — говорил дядя Толя, щупая Настю сверху донизу. — Мммм! Вот так бы и сожрал тебя... схавал бы с костями...

Он вжался носом в Настино плечо, обхватив ее за груди, полные, изобильные не по возрасту.

Настя сопела, закрыв глаза. Дядя Толя тоже зажмурился, уткнувшись в нее.

Какое-то время они сидели, покачиваясь, как в трансе.

Потом дядя Толя прокашлялся:

— Все. Слезай, — он шлепнул ее по бедру. — Слезай, Настюх. Сделай мне чайку. Да не вздумай одеваться! — прикрикнул он, увидев, как Настя тянется к халату.

— А...

— Папа все равно ушел. А ты все равно попалилась... Буду любоваться на тебя. Знаешь, какой кайф — смотреть на все вот это вот?... Пошли. Между прочим, — говорил он ей по дороге на кухню, — между прочим, знаешь сколько голых девиц сидело у меня на коленях? Но ты — самая-самая из всех!..

— Да ну?

— Серьезно. Будь я помоложе... а не такой старый хрен... Эх!

— Вы не старый, — сказала Настя, гремя посудой.

— ... но все равно хрен. Да? Ахахаха!... — дядя Толя зашелся хриплым смехом. — Ладно, сменим пластинку. Давай рассказывай мне, как ты тут жила эти десять лет.

Слово за слово — они разговорились. Глаза у Насти блестели, уши горели, соски светились, как светофоры, — но движения становились все естественней, угловатость исчезала, спина выпрямилась, как по волшебству...

— Они мне всю жизнь говорили, что я мамонт, — жаловалась она, шумно втягивая в себя чай.

— Если бы я слушал, что про меня говорят всю жизнь — знаешь, кем бы я был? Тебе просто завидуют.

— Завидуют?

— Конечно. У них нет такой красоты, нет такого тела... таких сисек. Знаешь, сколько девчонок мечтает о сиськах, как у тебя? — говорил дядя Толя и смотрел, как Настя по-хозяйски щупает свою грудь, молочно-розовую, с выпуклыми сосками. — Уж я-то знаю, потому что я...

— ... старый хрен, — продолжила Настя, и оба они рассмеялись.

— Ну вот... Встань еще, Настюх! Во всей красе... Нет, какое ты все-таки чудо!

— Раз у нас с вами такой откровенный разговор... то...

— Что?

— Это... Бриться обязательно?

— Бриться? Нууу... Как я могу такое думать? Это ты у своего парня спроси...