Должок

голая.

Это был не сон.

— Дзззыыы!

Реальный, взаправдашний дверной звонок снова и снова звонил, впиваясь в мозги, как электродрель.

— Твою мааать...

Осознав, что глаза открыты, он сделал попытку поднять ногу.

Для этого надо было разобраться, где она...

— Твою мать!!!

Звонок остервенело долбил уши.

Подскочив от злости, он заметался по комнате, хватая засаленное шмотье. «Кого несет?» — бормотал он, тыкая ногой в рукав. — «Зззаебаю... Эх!» — и, швырнув на пол непослушные тряпки, побежал открывать, как был — в трусах и майке.

— Какого... — хотел он крикнуть, и даже почти крикнул, поперхнувшись на втором слоге.

Это был не сосед Адгур, не рекламный агент и не свидетель Иеговы. За дверью стояла девушка. Модно и элегантно стриженная, хорошенькая, пахнущая духами — из тех, которым он тоскливо смотрел вслед, роняя слюни.

Она выглядела так, будто снизошла в его облезлый коридор с глянцевой обложки, овеянной ароматом роскоши и феромонов. На кого-то она была на ужасно похожа, хоть он и не мог вспомнить, на кого...

«Это ошибка», тоскливо думал он, глядя на точеное личико в оправе вишневого каре. «Господи, в каком я виде! Твою мааать...»

— Иззз... изззв... — силился сказать он, прикрывая рукой дыру в майке.

— Угу. Хорош, — качала головой незнакомка. — Ну, здравствуй, дядя Толя. Разрешишь войти?

Отодвинув его, она вошла в квартиру и прикрыла дверь.

— Ну? Не узнал, что ли?

Дядя Толя всматривался в нее, моргая красными глазами. Потом охнул:

— Нас... Наст...

— Ну наконец-то. Слава Богу! А я уже думала — мне придется паспорт предъявлять.

— Насть... Господи... ты как тут... что ж ты не... у меня не убрано... извини... эта... логово старого холостяка, сама понима... я оденусь, да? То есть — проходи, проходи, эта, расп... рапс... рапсолагайся... А я щас... щас...

— Э нет. Тебе не одеваться, тебе раздеваться надо, — сказала Настя и, встретив обалдевший дяди-Толин взгляд, продолжила: — Иди-ка ты в душ, а? Вода есть горячая? Есть вода, говорю?

— Вода?... Е... есть, есть вода...

— Ну вот и славно. Давай-ка, — она подвела его к ванной, стараясь не наступать на бутылки. — Давай-давай. Давай, дядь Толь...

— А как же... тебе же... согреться... с дороги... чайку... — бормотал дядя Толя.

— Конечно! Согреюсь, обязательно согреюсь. И чаёк, и все, — говорила Настя, открывая кран. — Ты только сначала в душ. Та-ак, мыла нет, конечно... Вот тебе мыло, вот мочалка. Вот полотенце. На! А я пока отдохну с дороги...

— Да... Отдохни... Настя...

— Отдохну. Мойся.

Она прикрыла дверь ванной. Дядя Толя вертел в руках мыло и мочалку, будто они могли дать ему какой-то ответ, и бормотал:

— Год... или больше? Настя, Настюха... как изменилась-то... а я... я...

Затем, кряхтя, стащил с себя майку.

Через полчаса он, накинув засаленный халат на отмытое тело, открыл дверь — и застыл на пороге:

— Твою мать...

Горы бутылок куда-то исчезли. Исчезли и кучи мусора, обнажив давно забытый рисунок паркета. В воздухе пахло мокрой пылью.

— Настя! Настюх!..

Войдя к себе, он снова застыл. Комнату было не узнать, и дядя Толя каким-то внутренним участком мозга, видавшим всякое, вдруг усомнился, у 

---

Потеря девственности, Случай, Романтика

---

Вернуться назад