Случай в ПТУ

задернула шторы на окне:

— Запомни, Беляков, заруби себе на носу: никогда не старайся узнать что-то нечестным путем. Это знание тебя только испортит. Иди сюда.

Беляков повернулся к ней.

Она отошла от окна, подняла свою коричневую юбку и, придерживая её подбородком, стала спускать колготки, сквозь которые просвечивали красные трусики.

Беляков вобрал голову в плечи и попятился.

Анна Михайловна стянула колготки, сунула обе ладони в трусы и, помогая задом, спустила их до колен.

Беляков отвернулся.

— Стой! Стой же, дурак! — придерживая юбку, она схватила его за руку, повернула к себе. — Не смей отворачиваться! Для тебя же стараюсь, балда! Смотри!

Она развела полные колени, потянула за руку Белякова:

— Смотри! Кому говорю! Беляков!

Беляков посмотрел и снова отвернулся.

— Смотри! Смотри! Смотри!

Она надвигалась на него, растопырив ноги.

Губы Белякова искривились, он захныкал.

— Смотри! Ты же хотел посмотреть! Вот... вот... смотри...

Она выше подняла юбку.

Беляков плакал, уткнув лицо в рукав.

— Ну, что ты ревёшь, Беляков. Прекрати! Замолчи сейчас же. Ну, что ты испугался? Замолчи... да замолчи ты...

Она потянула его к стоящим вдоль стены стульям:

— Садись. Сядь и успокойся.

Беляков опустился на стул и зарыдал, зажав лицо руками.

Анна Михайловна быстро опустила юбку и села рядом:

— Ну, что с тобой, Беляков? Что с тобой? Серёжа?

Она обняла его за плечи.

— Хватит. Слышишь? Ну, что ты — девочка? Первоклашка?

Беляков продолжал плакать.

— Как не стыдно! Ну, хватит, наконец. Ты же сам хотел этого. А ну-ка, замолчи! Так распускаться! Замолчи!

Она тряхнула его.

Беляков всхлипнул и смолк, съёжившись.

— Ну вот... вытри слезы... разве можно реветь так... эх ты... балда...

Всхлипывая, Беляков протёр рукавом глаза.

Анна Михайловна погладила его по голове, зашептала:

— Ну, что ты? Чего ты испугался? А? Ответь. Ну-ка ответь! А? Ответь.

— Не знаю...

— Ты что, думаешь, я расскажу всем? Глупый. Я же специально окно зашторила. Обещаю тебе, честное слово. Я никому не расскажу. Понимаешь? Никому. Ты веришь мне? Веришь?

— Верю...

— Чего же тогда испугался?

— Не знаю...

— И сейчас боишься? Неужели боишься?

Не боюсь... — всхлипнул Беляков.

Анна Михайловна зашептала ему на ухо:

— Ну, честное партийное, никому не скажу! Честное партийное! Я ведь в партии осталась, не то что некоторые! Ты же знаешь, что это такое — честное партийное?

— Ну... знаю...

— Ты мне веришь? А? Говори. Веришь? Я же для тебя стараюсь, глупый. Потом спасибо скажешь. Веришь, говори?

— Ну... верю...

— Не ну, верю! А верю, Анна Михайловна.

— Верю, Анна Михайловна.

— Не будешь реветь больше?

— Не буду.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Ты ведь был пионером?

— Был.

— Дай честное пионерское, что не будешь реветь и никому не скажешь!

— Честное пионерское.

— Что, честное пионерское?

— Не буду реветь и никому не скажу...

— Ну вот. Ты наверное думал, что я смеюсь над тобой... думал, говори? Думал? Ведь думал, оболтус, а? — тихо засмеялась она, качнув его за плечи.

— Немного... — пробормотал Беляков и улыбнулся.

— Глупый ты, Беляков. Тебе что, действительно ни одна девочка это место не показывала?

— Неа... ни одна...

— И ты не попросил ни разу по-хорошему? Посмотреть?

— Неа...

— А