Предсказание


полностью, он уставился на мохнатую Машину срамоту, проросшую лиловыми лепестками — и вдруг все понял.

Маша стоит передо мной полностью голой... — думал он.

Маша. Стоит. Передо мной. Полностью. Голой...

Его обожгло внутри, будто он глотнул одеколона.

Подняв взгляд, Петр Петрович наткнулся на чернющие Машины глаза, обжегся втрое сильней — и вдруг канул в ватный гул, залепивший глаза и уши...

•  •  •
— Вы в порядке?..

Из ватного гула очертились сиськи. Они свесились над Петром Петровичем, как надувные шары.

Чуть выше блестели знакомые черные глаза.

«Маша. Голая. А я... что? Обморок? О нееет...»

Это было так невыносимо стыдно, что он громко застонал. Получилось выразительно, как у смертника.

— Вам плохо? Сердце? Вызвать скорую? — Машин голос звенел таким беспокойством, что ему стало еще стыднее. — Вы, главное, не волнуйтесь. Все будет хорошо...

— Не надо скорую. Не сердце, — прохрипел Петр Петрович, подтягиваясь к спинке дивана.

В голове шумело, как с бодуна.

— Нет? Точно? По-моему, лучше все-таки вызвать...

— Нееет! — взвыл вдруг Петр Петрович, как раненый тигр. Маша подпрыгнула. — Нет... Прости меня. Ты... иди сюда.

Маша подошла к нему и присела на край дивана. Она как была, так и осталась полностью голой.

— Все просто, — говорил он глухо и равнодушно, ибо уже нечего было терять. — Я влюбился в тебя, как шкет. Увидел тебя без всего, разволновался и упал в обморок. Как дама-истерика... Помнишь, где такая была?

— Мистерия-буфф, — тихо отвечала Маша.

С каждым словом Петра Петровича ее глаза делались все шире и темней.

— Вы. Влюбились. В меня. И. Упали в обморок? — шептала она, будто читала заклинание. — Мне признавались шесть раз, но никто еще не падал в обморок от любви... Охренеть... Шесть раз, а вы — седьмой. Счастливое число...

Снова, как и тогда, на лестнице, Петр Петрович почувствовал, будто просыпается от кошмара.

— Бабушка мне говорила... недавно, вот прямо сегодня... Говорила: не верь тому, кто будет корчить из себя крутого мачо. Верь тому, кто упадет в обморок от любви к тебе, — пораженно шептала Маша, глядя на него огромными блестящими глазами.

Потом нагнулась к нему и осторожно, будто боялась обжечься, поцеловала в губы.

Ее плечи, ее грудь с припухлыми коричневатыми сосками, все ее матовое бархатное тело были совсем рядом, прямо под носом...

Петра Петровича окутал сладкий ужас.

«Это бред, — думал он. — Я валяюсь в обмороке, и мне мерещится моя мечта...»

В бреду можно все, вдруг решил он.

И с силой привлек к себе Машу, будто прыгнул в омут...

Через пять минут она лежала под ним, раскоряченная, распахнутая всей голой стыдобой, и стонала, полуприкрыв глаза.

Петр Петрович вдавливался во влажные недра ее тела. Он знал, что ей не может быть приятно, потому что минуту назад она стала женщиной, и на розовых щеках блестели слезинки, — но она изо всех сил старалась показать, как ей приятно и хорошо, и это било больней любой ласки.

Она изнутри была узкой, упругой, скользящей, обжигающе-сладкой; член искрил в ней, как оголенный провод, и вместе с ним искрили все нервы, от пяток до макушки. Петр Петрович был 


Потеря девственности, Служебный роман, Романтика
Гость, оставишь комментарий?
Имя:*
E-Mail:


Информация
Новые рассказы new
  • Интересное кино. Часть 3: День рождения Полины. Глава 8
  • Большинство присутствующих я видела впервые. Здесь были люди совершенно разного возраста, от совсем юных, вроде недавно встреченного мной Арнольда,
  • Правила
  • Я стоял на тротуаре и смотрел на сгоревший остов того, что когда-то было одной из самых больших церквей моего родного города. Внешние стены почти
  • Семейные выходные в хижине
  • Долгое лето наконец кануло, наступила осень, а но еще не было видно конца пандемии. Дни становились короче, а ночи немного прохладнее, и моя семья
  • Массаж для мамы
  • То, что начиналось как простая просьба, превратилось в навязчивую идею. И то, что начиналось как разовое занятие, то теперь это живёт с нами
  • Правила. Часть 2
  • Вскоре мы подъехали к дому родителей и вошли внутрь. Мои родители были в ярости и набросились, как только Дэн вошел внутрь. Что, черт возьми, только