весь, с ног до головы, как короткое замыкание. Разъебанная Маша корчилось в разрядах его тока...
Потом он облизывал и обцеловывал ее с головы до пяток, до маленьких сладких пальчиков на ногах, смакуя каждый миллиметр разгоряченной кожи. Обожание клокотало в нем, как в топке. Бедная Маша барахталась в его ласках, как в кипятке, и выла густым, матерым воем, неведомо откуда прорвавшимся у нее. Он скреб по нервам, этот вой, как ястребиные когти, и Петр Петрович леденел блаженным ужасом, влизываясь в липкую Машину пещерку...
• • •
Несколькими часами спустя Петр Петрович и Маша, счастливые, как котята после обеда, шли в обнимку мимо рынка. Они говорили о Пастернаке и каждую минуту целовались, залипая друг в друге, пока не кончался воздух.
У ворот по-прежнему сидела Зульфия.
— Погоди, я сейчас, — сказал Петр Петрович и подошел к гадалке. Маша смотрела, как они о чем-то говорят, и потом он дает ей деньги, улыбаясь во весь рот...
— Вы что, знакомы? — спросила она, когда тот вернулся.
— Маша, — торжественно сказал Петр Петрович, — ты веришь в мистику?
— Смотря в какую. А что?
— Я не верил. До сегодняшнего утра...
Он начал рассказывать ей про утреннее гадание.
С каждым его словом Машины красивые брови поднимались все выше и выше, а рот растягивался в улыбку.
— ... это невероятно! Я бы сам не поверил... что такое? Чего ты сме...
— Аааа! — не выдержав, Маша смеялась своим звонким смехом, от которого Петра Петровича пробрали сладкие мурашки. — Ахахаха... Ай да бабушка!
— Бабушка?!..
— Ну да. Это же бабушка моя родная... Я ей все мозги проела тем, что влюбилась в вас и не знала, как мне быть. А она, значит, решила устроить наши дела... Охренеть... Ахахаха! Бабуль, ну ты даешь! — крикнула Маша Зульфие.
Та помахала им рукой, сверкнув молодыми глазами.
Петр Петрович, открыв рот, глядел то на одну, то на другую.
Потом обнял Машу и влип поцелуем в щеку, розовую от смеха.