Дочки-матери. 24-27

ждал прихода Вероники, начала активных приставаний. И вот на лестнице резко застучали торопливые шаги. Шалунья выпрыгнула из укрытия, нарисовалась в дверном проёме.

— Решила остаться? — Андрей встретил хитрую мордашку во всеоружии — с кухонным полотенцем в руках.

— Хочу посмотреть, как вы картошку чистите, — Вероника расплылась в озорной улыбке.

— Картошка вся гнилая. Чистить её нет смысла, — Солнцев вздохнул обречённо.

Девушка заскочила в кухню и заплясала вокруг ведра. Склонившись, она сопела, сводя бровки.

Немного погодя, они всё же сели чистить картошку. Вероника настояла, так ей хотелось выглядеть трудолюбивой в глазах дяди Андрея. На самом деле она просто продолжала паясничать и дурачиться. Кожура срезалась криво, не хватало обычного умения держать нож в руке.

— А с Настей у вас лучше получается? — спросила она, глубокомысленно хмурясь.

— По-разному. Она что-нибудь говорила? — Андрей бросил настороженный взгляд в сторону Вероники. Не её непроницаемом личике даже мускул не дрогнул.

— Только то, что у вас руки сильные и пальцы ловкие, — сказала она, приподнимая бровку.

Андрей ухмыльнулся.

— Теперь они ещё и грязные.

— А мне нравятся грязные пальцы, — сказала Вероника с придурью в голосе.

— Почему?

— Мне вообще, всё грязное нравится, — продолжала она томным голоском. — Я, наверное, в прошлой жизни свинкой была.

Андрей крякнул от прилива весёлости. Вместе они рассмеялись.

— Хрю-хрю, — прохрипела в нос Вероника.

Получилось очень натурально, они вновь заржали.

— Честно. Я, когда на пляже голая загораю, всё время в песок зарываюсь. Или, если лужа есть, то я в неё сажусь, — Вероника выпучила круглые глазки. Её губки вывернулись, она вошла в раж то ли от открытого вранья, то ли от неприкрытого соблазнения.

— Ну это все дети маленькие так делают, — Андрей покачал головой.

— Не все! Катя, например, чистюля. Никогда не станет в луже валяться.

— Это у неё от мамы, — Андрей продолжал ухмыляться.

— А вы свою жену по-прежнему любите? — спросила Вероника.

Андрей захлопал глазами, нахмурился.

— Да как сказать. Люблю, наверное, — скривился он, будто кислое яблоко надкусил.

— А у меня папы никогда не было. Он нас бросил, — голос Вероники прозвучал жалостливо.

— Да, Миша говорил мне, — Андрей принял достойный вид утешителя детских сердец.

— Я бы хотела иметь папу, — почти прошептала шалунья.

— Ну-ну, не расстраивайся, — он чувствовал, что девушка вот-вот расплачется. Но что он мог сделать?

— Никто меня не любит, — голос Вероники прозвучал слёзно. Она сидела ссутулившись над ведром, тонкие ручки медленно гладили грязную картофелину, выискивая на ней чёрные глазки.

— У тебя ведь есть ещё мама, — растроганный, Андрей улыбался, источая доброту.

— Я с ней не общаюсь, — шалунья надула губки.

— Почему?

— Она меня нехорошим словом назвала.

— Каким?

— Шалава.

Андрей выпрямился в спине, пристально посмотрел на непроницаемое личико, склонённое над ведром. Не шутит ли, как всегда? Нет, похоже, она не шутила.

— Всё равно надо помириться и дружить с мамой. Кроме неё у тебя больше никого нет, — сказал он будто извиняясь за всех нерасторопных родителей и родительниц.

— Вы тоже считаете, что я шалава? — Вероника подняла глазки. Её губки выжидательно