Остров. Глава четвёртая: Верхнее и его обитатели

Тут всё моё, тут мои родичи, тут мой дом. Детей хочу.

— Да. Дети это хорошо. — Что ещё мог я сказать женщине находящейся в таком состоянии? Наверно, кроме глупого, в такой ситуации, выражения, ничего.

— Пойдём. — Она взяла меня за руку, ударив током своего тепла. — Пошли. — Мы, оказывается, стояли на заднике её двора. — Быстрее!

Протащив меня через кусты, она, не отпуская руки, нырнула в сарай, а из сарая в дом. Вот, как хитро тут устроено! Надо запомнить!

— Знаешь. — Она оперлась спиной на дверь, только, что захлопнувшейся за нами. — Ты тут не местный, тебе ...простят.

— Что простят? — То, что мужика уложил? Так, если надо, то вновь с ним встречусь. А кодло соберёт, так дрын возьму.

— Вот это. — Она рванула на себе платье. Именно рванула, с треском ниток разрываемой ткани, летящими пуговицами, кривившей молнией. Вторым рывком она сбросила его на пол, переступила, показывая своё нижнее бельё. Надо отметить, что ещё там, у стогов, я отметил, что Салтычиха любит хорошее бельё. — Ты со мной?

— Э... — Вот же незадача! Что говорить? — Я.

— Меня зовут Мария. — Она подошла ко мне, не отрываясь, смотря в глаза. Член мой отреагировал ещё тогда на поле, а сейчас, потянулся, расправляя свои мускулы. Ох! — Зови меня Мара или Маня. Как хочешь.

— Маша. — Я протянул руки, обхватив чашечки лифчика с ажурной тканью, сквозь которую рвалась наружу желающая плоть, которая не только выпячивалась сосками, напряжёнными грудями, но и запахом. От которого голова шла кругом, а член уже рвался, а не стучался в ширинку. — Машенька!

— Да. — Какие у неё губы! Бархатные, сладкие, в которых утопаешь и забываешь обо всём. Кроме застёжки у лифчика, тонкой резинки трусиков, с которой надо быть очень аккуратным. Они рвутся на счёт раз.

Мы сбросили одежду прямо тут, у входа. Руки мои окунались в эту красоту тела, наслаждаясь её линиями в которых и грамма того, что все называют целлюлитом и не пахло! Она же, замирая от пальцев, щекотавших волоски на лобке, первые, самые важные складки между её ног, ласкала член, перебирая по нему дрожащими пальцами. Словно коллекционер, дрожащий над коллекцией старинных марок. Или там ещё чего-нибудь очень хрупкого, нежного, боящегося даже малейшего грубого обращения.

— Пошли на кровать. — Она повернулась, грохнула засовом. Ого, а сзади она такая фигуристая! Я невольно впился руками в бёдра. — Ты тут хочешь?

— Я везде хочу! — Приподняв её, я понёс дрожащую женщину к кровати, с башенкой подушек, накрытых паутинкой вязанной салфетки. — Ты не представляешь, как я хочу!

— Не представляю. — Она откинула голову, отбрасывая неожиданно появившиеся волосы. — Ты меня люби. Сейчас люби.

— Люблю! — Я наклонился над ней, тыкая головкой в губы, уже сочившиеся от нетерпенья. — Очень люблю — твои губы, твоё тело, твои глаза. — Головка сама нащупала вход, стала раздвигать вторые губы, протискиваясь внутрь.

— Сильней. — Она приподнялась на локте. — Трахни меня! Ворвись в меня! Воткни!

— Да! — Я отвёл зад назад, ударом вогнал