в свои тела ароматические масла. Я стоял на четвереньках, дрожа от предвкушения изнурительного, сладостного ритуала. Юля выливала в ладошку немного масла, и руки её скользили по моему телу, подобно искусным каллиграфам. Напевая нежным голосом свою любимую Этту Джеймс, она пальчиками рисовала на моих ягодицах таинственные иероглифы. Затем ладошки соскальзывали в ложбинку, наносили ажурные мазки на яички, поднимались по каменной плоти члена, сжимались на нём, и начинали истязать моё вздыбленное естество. Всякая связь с реальностью в этот момент обрывалась. Тёплые пальцы следовали по скользкому стволу друг за другом. Вверх-вниз. Они кружили на головке, танцевали на ней, спускались по уздечке к самым яичкам, и снова начинали своё восхождение к вершине. А потом, когда низ моего живота напрягался и в глазах темнело, пальчики резко отстранялись, заставляя меня содрогаться в конвульсиях самого сладкого беспомощного мучения.
— Шшшш, подожди... Нет, не сейчас...
Она склонялась над моим выпяченным задом, покрывала его медленными и горячими поцелуями, вылизывала дырочку ануса, а затем ладони вновь смыкались на моём огнедышащем идоле. И снова она прерывала эту пытку перед самым концом света.
— Шшшш, нет, миленький, подожди...
Сердце перемещалось по всему моему организму с немыслимой скоростью, пульсируя отовсюду. Юлины ладошки накрывали мою мошонку, мяли её, сжимали до боли, скользили нежными беличьими кистями, скребли кончиками ногтей.
— Какой ты твёрдый, мой мальчик...
И член, налитый пульсирующим страданием, начинал дёргаться, и на поверхность вырывалась обжигающая лава. Юля прижималась губами к моему мокрому от пота лицу и шептала:
— Ты мой хороший... Ты мой родной... Ты мой мальчик... Боже, как ты кончаешь...